Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж

– Значит, – сказал я, – у него нет реальной возможности плести против вас интригу?

– Трудно сказать, – возразила Максина. – Мои дружеские связи с высокопоставленными персонами в Англии могли показаться ему подозрительными, а мой визит в министерство и оттуда прямо на почту как бы подтвердил эти подозрения. Что, если он попытался узнать на почте имя моего адресата?.. Впрочем, если он и поступил так, вряд ли это принесло ему много пользы: деловые отношения между мной и британским правительством, естественно, всегда были окружены глубокой тайной. Вы понимаете, Ивор, что я почти никогда не обращалась непосредственно к шефу разведки и не встречалась с ним. Единственное, что мог сделать Орловский, – неофициально уведомить Сюрте Женераль, что актриса Максина де Рензи подозревается в политическом шпионаже в пользу Англии… и что не мешало бы просмотреть ее корреспонденцию. К счастью, его совет (если он имел место) опоздал: почта ушла вовремя.

– Рад за вас! – промолвил я.

– Однако вы видите, Ивор, какой опасности я подвергаюсь? За мной следят агенты и на том, и на этом берегу Канала. Думаю, они несколько дней ждали, когда из Лондона приедет гонец с обратным поручением, вот почему мы и пережили сегодня столько неприятных минут в этом отеле. Если б документ, похищенный во Франции, попал в руки французской контрразведки, Рауль был бы обесчещен, его сердце разбито, а я… о, я не стала бы дожидаться ареста!

– Молчите! – поспешно перебил я. – Этого не случится!

– Дай Бог, – печально возразила Максина. – Конечно, Орловский мечтает отомстить мне и зарекомендовать себя во Франции дружественным дипломатом, но сегодняшний безрезультатный визит полиции в «Елисейский Дворец» вряд ли можно объяснить его происками.

– Вы считаете, что он не причастен к исчезновению футляра?

– Пожалуй. Ведь вместо документа вы привезли колье. Маловероятно, чтобы он преподнес мне столь ценный подарок и так оригинально! В этих бриллиантах кроется какая-то тайна: это то самое колье, которое было украдено у Рауля на пути в Амстердам!…

Я взял в руки бриллианты – и невольно залюбовался чудесной игрой света в их гранях. Казалось, камни загорелись в моих руках; при малейшем движении их ослепительные вспышки разбегались стрелами во все стороны. Такого великолепия я еще не видывал.

– А вы уверены, что оно то самое? – спросил я.

– Так же уверена, как то, что вы – это вы, а я – это я. Правда, Рауль не показывал его мне, но я не раз видела его на шее у герцогини де Бриансон, а женщина, будьте покойны, обращает на эти вещи особое внимание. Я еще не сошла с ума… хотя, вероятно, скоро сойду, если вы любым способом не спасете меня от этого ужаса.

– Буду пытаться, – пообещал я. – Во всяком случае, Максина, не теряйте надежды. Но мне не хотелось бы, чтобы вы играли сегодня.

– Я также не хотела бы. Однако должна сейчас идти в театр, иначе могу сорвать начало спектакля. Грим, макияж, переодевание займут довольно много времени – не меньше, чем наши разговоры. Я не должна допустить сегодня никаких кривотолков обо мне и моих делах, что бы ни произошло в дальнейшем. Рауль будет в ложе, и в конце первого акта будет у дверей моей актерской комнаты. Видеть его, слышать горячие похвалы моему таланту и говорить ему ласковые, нежные слова – это могло бы сделать меня счастливейшей женщиной, если б… если б я не предала его.

– Не забывайте – вы вернете ему колье. Это уже кое-что.

– Да, это кое-что… Но не это главное!

– Орловский тоже будет в театре? – осведомился я.

– Непременно. Он не удержится, чтобы не посмотреть меня на сцене, да еще в премьере, которую ждет весь Париж. Но если он все же будет иметь разговор с комиссаром полиции, то может несколько задержаться.

– Поскольку у него нет на руках никаких конкретных фактов против дю Лорье, – сказал я, – у нас будет время для поисков, и мы можем чувствовать себя в безопасности.

– Мы в безопасности, – повторила Максина со спокойствием отчаяния, – в такой же, как если б находились в погребе, начиненном порохом… Разве в министерстве не могут в любой момент хватиться Договора?.. Но, – горько перебила она сама себя, – почему я говорю «мы»? Для вас вся эта история может окончиться лишь кратковременными неприятностями.

– Вы знаете, дорогая Максина, что это не так, – запротестовал я. – В этой истории я вместе с вами, душой и сердцем. Я говорил вам чистую правду и могу повторить, что готов, если потребуется, отдать жизнь, лишь бы искупить свой промах. Я уже пожертвовал кое-чем, но… – и я прикусил язык.