Треваньян - Санкция Айгер

– Мистер Дракон, стоит ли понапрасну тратить ваше драгоценное время?

– Иными словами, ближе к делу? – В голосе Дракона послышались нотки разочарования. Он по-своему симпатизировал Джонатану и, пожалуй, даже стосковался по общению с человеком, не полностью входящим в замкнутый мирок международных шпионов и убийц.

– Что ж, согласен. Одного из наших – оперативный псевдоним “Стрихнин” – убили в Монреале. Убийц было двое. Личность одного из них установлена Спецрозыском. Вы этого человека санкционируете.

Услыхав цировское жаргонное словечко, Хэмлок ухмыльнулся. На этом жаргоне “понизить в должности” означало убить изменившего или совершившего крупный просчет сотрудника; “биографическое урегулирование” означало шантаж, а “санкция” – убийство человека, нанесшего вред ЦИРу или его сотрудникам. Глаза Джонатана уже приспособились к темноте, и он мог видеть лицо Дракона. Волосы у Дракона были белые, как шелковые нити, и курчавые, как овечья шерсть. Лицо его, как бы парящее во тьме, казалось сделанным из сухого алебастра. Дракон являл собой редчайшее явление природы – чистого альбиноса. Этим и объяснялась его светобоязнь – в глазах и веках начисто отсутствовала защитная пигментация. К тому же он страдал врожденной лейкоцитной недостаточностью. Вследствие этого он вынужден был пребывать в изоляции от людей, которые могли оказаться переносчиками инфекции. В довершение всего раз в полгода ему делалось полное переливание крови. Свои полвека Дракон прожил во тьме, в изоляции и на чужой крови. Такой образ жизни не мог не отразиться на его личности.

Джонатан вглядывался, ожидая, когда в лице собеседника проступит самое отвратительное.

– Так вы говорите, что Спецрозыск установил только одного из “объектов”?

– Над установлением второго ведется работа. Надеюсь, что уже ко времени вашего прибытия в Монреаль он будет опознан.

– На двойную работу я не согласен. И вы это прекрасно знаете.

Джонатан уже давно установил сам для себя правило, что работать на ЦИР будет лишь тогда, когда возникнет острая финансовая необходимость. Ему приходилось принимать все меры предосторожности, чтобы не дать ЦИРу навязать ему санкцию, когда у него не было особой нужды в деньгах.

– Не исключено, что вам придется выполнить оба задания, Хэмлок.

– И не подумаю.

Пальцы Джонатана непроизвольно впились в ручки кресла. Он начинал видеть глаза Дракона, с розовой радужкой и кроваво-красным зрачком. Испытывая непреодолимое отвращение, Джонатан отвел взгляд.

Дракон обиделся.

– Ну хорошо, о второй санкции поговорим в другой раз.

– Я же сказал, что отказываюсь. К тому же у меня для вас неприятный сюрприз.

Дракон кисло улыбнулся.

– С приятными сюрпризами ко мне приходят редко.

– Эта санкция обойдется вам в двадцать тысяч.

– Вдвое больше вашей обычной ставки? Опомнитесь, Хэмлок!

– Мне нужно десять тысяч за Писсарро. И десять тысяч за дом.

– Меня не интересует ваш домашний бюджет. Вам нужно двадцать тысяч долларов. Обычно мы вам платим по десять тысяч за санкцию. В данном случае намечаются две санкции. Так что все сходится.

– Я уже сказал вам, что обе работы я не возьму. Мне нужно двадцать тысяч за одну.

– А я вам говорю, что эта работа двадцати тысяч не стоит.

– Тогда пошлите кого-нибудь другого! – На мгновение Джонатан сорвался, не сумел сохранить спокойно-безразличный тон.

Дракон тут же впал в некоторое замешательство. Работа “санкционера” и сопряженные с ней опасности очень часто приводили к нервным срывам, и Дракон с особой тщательностью следил за малейшими проявлениями того, что он сам называл “пережогом”. Некоторые такие признаки он отметил у Джонатана еще в прошлом году.

– Будьте благоразумны, Хэмлок. В данный момент мы никем другим не располагаем. Отдел испытывает некоторые... кадровые трудности.

Джонатан улыбнулся.

– Понимаю. – Немного помолчав, он добавил: – Но раз вы никем другим не располагаете, у вас нет выбора. Двадцать тысяч.

– Хэмлок, у вас совершенно нет совести.

– А то вы не знали?

Джонатан имел в виду данные психологических тестов, которые он прошел, когда служил в армейской разведке во время войны в Корее. После повторного тестирования, подтвердившего совершенно уникальные особенности его личности, главный психолог сухопутных сил изложил свои соображения в памятной записке, которую даже с самой большой натяжкой нельзя признать образцом высокой научной прозы: