Лен Дейтон - Берлинские похороны

— Дорф, — произнес голос Стока, прогремевший, словно из мощного репродуктора. Около стола раздался щелчок, и комната осветилась обычным желтым светом вольфрамовой лампы. Сток сидел за столом, почти не видимый за плотным облаком сигарного дыма. Комната была обставлена восточно-немецкой мебелью, сделанной в скандинавском стиле. На столе за моей спиной лежал кнопочный аккордеон, стопки газет и шахматная доска, из которой выпало несколько фигур. У стены стояла раскладушка с двумя армейскими одеялами на ней, рядом с изголовьем валялись кожаные сапоги. Около двери была маленькая раковина и шкаф, возможно, с одеждой.

— Мой дорогой Дорф, — сказал Сток. — Я вам, наверное, причинил массу неудобств?

Сток возник из сигарного облака в кожаном пальто до пят.

— Если вы решили напугать меня до полусмерти, то у вас ничего не получилось, — сказал я.

— Ха-ха-ха, — захохотал Сток и выпустил очередной громадный клуб дыма, такие клубы дыма можно увидеть только у паровозов, отправляющихся с лондонского вокзала Кингз-Кросс. — Я хотел пообщаться с вами, — сказал он, не выпуская сигары изо рта, — без Валкана.

— В следующий раз, — сказал я, — пишите письма.

Раздался стук в дверь. Сток передвигался по комнате, как раненая ворона. Седая женщина принесла два стакана чая с лимоном.

— Боюсь, что молока сегодня нет, — сказал Сток и запахнулся в пальто.

— Так, видимо, и изобрели русский чай, — сказал я.

Сток снова засмеялся своим деланным смехом. Я глотнул обжигающего чая и почувствовал себя лучше. Такое же ощущение испытываешь, когда впиваешься ногтями в собственную ладонь.

— Что стряслось? — спросил я.

Сток подождал, пока женщина выйдет из комнаты и закроет за собой дверь. Потом сказал:

— Давайте прекратим ссориться, ладно?

— Вы имеете в виду себя лично? — поинтересовался я. — Или Советский Союз?

— Себя лично, — сказал Сток. — Мы оба много выиграем, если будем не палки в колеса друг другу ставить, а сотрудничать. — Сток помолчал с деланной улыбкой. — Как ученый, Семица не очень важен для Советского Союза. У нас есть люди помоложе, с более свежими и интересными идеями. А ваши люди, напротив, будут считать вас гением, если вы сможете доставить его в Лондон. — Сток пожал плечами, словно поражаясь идиотизму мира политиков.

— Caveat emptor? [3] — сказал я.

— Вот именно, — подтвердил Сток с удовольствием. — Да будет осторожен покупатель. — Он перекатил сигару в другой угол рта и повторил несколько раз: «Да будет осторожен покупатель». Я пил чай и молчал. Сток проковылял к боковому столу с шахматами, его кожаное пальто скрипело, как старое парусное судно.

— Вы в шахматы играете, англичанин? — спросил он.

— Я предпочитаю игры, где легче мошенничать, — сказал я.

— Согласен с вами, — сказал Сток. — Соблюдение правил мешает творчеству.

— Это касается и коммунизма? — вставил я.

Сток взял со стола коня.

— Но шахматы больше похожи на ваш капиталистический мир. Мир рыцарских фигур, мир королей и королев.

— Не смотрите на меня, — сказал я. — Я всего лишь пешка. Нахожусь здесь на линии фронта. — Сток ухмыльнулся и посмотрел на доску.

— А я хорошо играю, — сказал он. — Ваш друг Валкан — один из немногих в Берлине, кто может меня постоянно обыгрывать.

— Это потому, что он принадлежит нашему капиталистическому миру.

— Ваги мир меняется. Легкие фигуры становятся самыми значительными на доске. Королевы становятся... импотентками. Можно сказать «импотентки» о королевах?

— С этой стороны Стены вы можете говорить все, что угодно.

Сток кивнул.

— Легкие фигуры — генералы — правят вашим западным миром. Генерал Уокер, командир 24-й пехотной дивизии, говорил своим подчиненным, что президент США — коммунист.

— А вы разве не согласны? — спросил я.

— До чего ж вы глупый, — забасил Сток. — Я пытаюсь показать вам, что эти люди... — он помахал конем перед моим носом, — ...сами о себе заботятся.

— И вы завидуете? — серьезно спросил я.

— Может, и завидую, — сказал Сток. — Может, и так. — Он положил коня на место и запахнул полы своего пальто.

— Значит, вы собираетесь продать мне Семицу в качестве своего рода частной собственности? — сказал я. — Если вы, конечно, простите мне такие выверты моего буржуазного ума.

— Человек живет всего один раз, — сказал Сток.

— Я могу удовлетвориться и одним разом, — сказал я.

Сток положил в свой чай четыре ложки сахара с верхом и стал энергично его размешивать.