Чингиз Абдуллаев - Отрицание Оккама

– Триста тысяч долларов, – напомнил Дронго.

– Да, – кивнул Босенко, – очень большая сумма. Но он ее уже выплатил.

– Потому, что деньги ему перевел банк, который контролирует ваша компания, – быстро добавил Дронго.

– При чем тут наша компания? Вообще, какое отношение имеет мой сын ко всей этой истории? Он уже давно переехал в Австралию, живет там вместе со своей семьей. Зачем вы его вспомнили?

– Деньги выдали по распоряжению Аристарха Павловича?

– Да. Я этого никогда не скрывал. Он просто спас моего сына, и я ему за это всю жизнь буду благодарен, – неестественно высоким голосом ответил Виктор Алексеевич. – У нас все в компании делается только с его ведома. И в банке тоже. По-моему, это правильно. Иначе и быть не может. Он президент компании и должен быть в курсе всего происходящего.

– Поэтому вы скрыли от него расследование смерти его сына? – сразу спросил Дронго. – И ничего не сказали ему о том, что это было убийство? И даже провели эксгумацию тела без его разрешения? А потом нашли меня для расследования и тоже ему ничего не сказали. Неужели вы посмели обмануть вашего благодетеля, который столько для вас сделал? И когда обмануть? Когда речь идет о расследовании убийства его собственного сына. И вы хотите, чтобы мы вам поверили? Вы же сами сказали, что в этой компании ничего не делается без санкции президента.

Босенко как-то затравленно оглянулся по сторонам, тяжело вздохнул.

– Что вы от меня хотите? – жалобно произнес он почти шепотом. – Что я должен вам сказать?

– Правду. Мне будет гораздо легче вести расследование, если я смогу поговорить с самим Аристархом Павловичем.

– Это невозможно, – выдохнул Виктор Алексеевич, – он болеет. И вообще он очень занятой человек. Вы представляете, какую травму мы ему нанесем, если начнем расспрашивать его об этом деле?

Дронго улыбнулся. И вдруг громко, очень громко сказал:

– Господин Богдановский, мы хотим с вами поговорить. Я думаю, будет лучше, если вы появитесь здесь и мы с вами побеседуем. Или разрешите нам зайти к вам…

– Что вы делаете?! – закричал Босенко, замахав руками. – Почему вы кричите в моем кабинете?!

– Это вы кричите, – возразил Дронго, – а я всего лишь пригласил вашего шефа к вам в кабинет. Он ведь слушал и нашу первую беседу. И сейчас слышит. По-моему, все ясно.

– Что вы себе позволяете? – очень тихо произнес Виктор Алексеевич. – Разве так можно?..

Он не договорил. Дверь отворилась, и на пороге возникла новая фигура. Это был высокий мужчина с благородной сединой, одетый в темно-синий костюм в полоску. Его портреты часто появлялись в газетах, и не узнать его было невозможно. Резкие черты лица, проницательные глаза, упрямо сжатые губы, очки.

– Вы меня позвали, и я пришел, господин Дронго. Должен сказать, что меня не удивила ваша проницательность. Я уже чувствовал, что рано или поздно вы все поймете.

Босенко вскочил, как-то неприятно засуетившись. Дронго и Вейдеманис поднялись, увидев нового гостя. Богдановский вошел в комнату и пожал обоим руки. Посмотрел в глаза Дронго:

– Я много про вас слышал. А последние дни имел удовольствие наблюдать за вами. Вот вы какой, аналитик.

Он прошел и сел во главе стола. Не сомневаясь, что это именно его место. В нем чувствовалась властная уверенность сильного человека. И вместе с тем было заметно, что смерть его сына повлияла на его состояние. Он строго посмотрел на гостей:

– Вы давно поняли, что я все слышу?

– Еще в прошлый визит я начал подозревать неладное. Когда Виктор Алексеевич говорил со мной по телефону или со своим секретарем, он обычно говорил тихо и быстро. А когда мы начинали наши беседы в его кабинете, он подсознательно повышал голос. Сегодня я нарочно перепутал наши места, и он сразу попросил нас пересесть. Догадаться было нетрудно.

– Это для такого умного человека, как вы, – холодно возразил Аристарх Павлович, – а теперь давайте поговорим откровенно. Вы уже поняли, что я был в курсе всего происходившего с самого начала. Я еще в больнице был уверен, что не может Егор умереть от какого-то приступа язвы. Он вообще никогда не болел, у нас в семье никто не болел этой болезнью. Но врач оказался растяпой и разгильдяем. Он получает огромные деньги и боится написать, что мальчика отравили. Боится за свою карьеру, за свое будущее, за свою клинику. И поэтому он решил никого не тревожить, поставив свой идиотский диагноз. Нужно было сразу делать вскрытие, но я не мог тогда позволить им кромсать моего мальчика. Не мог, – жестко повторил Богдановский, – а потом именно я решил сделать эксгумацию. Я не мог спокойно спать по ночам, вспоминая, что моего мальчика убили. Я был уверен, что его убили, и независимая экспертиза сразу в двух лабораториях подтвердила, что там был яд.