Роберт Ладлэм - Возвращение Матарезе

Огромный буфет был устроен под лестницей в просторном саду дворца, выходящего фасадом на причал. Прекрасный оркестр владел всеобщим вниманием, исполняя музыку самых разных стилей, от оперной до ностальгического ретро, а певцы, обладающие международной известностью, сменяли друг друга, развлекая собравшихся. Каждый после окончания своего выступления удостаивался бурных оваций: элегантная публика поднималась из-за элегантно накрытых столиков и рукоплескала в блуждающих лучах прожекторов.

– Мэнни, я хочу, чтобы ты устроил мне выступление в «Шестидесяти минутах», ты все понял?

– Все понял, малыш, будет сделано!

– Сирил, что я здесь делаю? Я же не играю в теннис!

– Ты забыла, что здесь собрались ведущие шишки всех киностудий? Встань и прочти что-нибудь своим нежным голоском, не забывая поворачиваться налево и направо. Чтобы показать всем свой профиль, девочка!

– Эта долбаная стерва украла у меня песню!

– Дорогая, но у тебя же нет на нее авторских прав. А ты спой «Дым попал тебе в глаза», у тебя хорошо получится.

– Но я же не знаю слов!

– Ну тогда промычи что-нибудь и ткни этим ребятам сиськами в лицо. Не забывай, здесь есть и люди с фирм грамзаписи!

И так далее, и тому подобное.

В этом скоплении знаменитостей, почти знаменитостей, незнаменитостей и совсем не знаменитостей затерялся один тихий и скромный мужчина, обладающий солидным состоянием, но начисто лишенный тщеславия. Он был ученый-медик, посвятивший свою жизнь изучению раковых заболеваний, и в Монте-Карло он приехал в качестве щедрого спонсора. Мужчина попросил анонимности, однако, по мнению организационного комитета, это абсолютно исключалось ввиду размеров его пожертвования. И он согласился от имени своего благородного испанского семейства выступить перед гостями с кратким приветственным обращением.

Мужчина стоял за кулисами устроенной во дворе сцены, готовый выйти и произнести речь, и тут объявили его фамилию.

– Я очень волнуюсь, – обратился он к помощнику распорядителя, который стоял рядом с ним, готовый тронуть его за плечо, когда подойдет время. – У меня плохо получается выступать на людях.

– Говорите коротко, поблагодарите всех, больше от вас ничего и не ждут… Вот, возьмите стакан воды, а то у вас в горле пересохло.

– Gracias [13], – поблагодарил мужчина, по праву носящий имя Хуан Гарсия Гуайярдо.

Он выпил воду и по пути на сцену рухнул без чувств. К тому моменту как он умер, помощника распорядителя и след простыл.

Алисия Брюстер, указом королевы произведенная в пэры Англии, вышла из своего «Бентли» перед фамильным особняком в лондонском квартале Бельгравия. Леди Алисия была худощавой женщиной среднего роста, однако энергичная походка и волевое лицо делали ее представительнее, превращая в силу, с которой необходимо считаться. Она поднялась на украшенное колоннами крыльцо особняка в эдвардианском стиле, где ее встретили двое ее детей, которых срочно вызвали из частных пансионов: высокий юноша атлетического телосложения с точеными чертами лица и такая же привлекательная девушка, ростом чуть пониже брата. Юноше было уже около двадцати, девушка была моложе; оба сейчас заметно волновались, были чем-то обеспокоены, даже напуганы.

– Приношу свои извинения за то, что мне пришлось вызвать вас домой, – сказала мать после того, как быстро обняла обоих детей. – Я просто подумала, что так будет лучше.

– Значит, все так серьезно, да? – спросил юноша.

– Да, Роджер, серьезно.

– А я скажу, давно пора, – заявила девушка. – Ты же знаешь, мне он никогда не нравился.

– О, знаю, Анджела, прекрасно знаю, – печально улыбнувшись, кивнула Алисия Брюстер. – Но, понимаешь, мне казалось, что детям обязательно нужен мужчина в доме…

– Мама, едва ли его можно было считать удачным приобретением, – прервал ее юноша.

– Ну, как говорится, ему пришлось нелегко в чужих башмаках. Ваш отец был человеком выдающимся, вы не согласны? Знаменитым, удачливым во всех начинаниях, определенно, очень динамичным.

– Во многом благодаря тебе, мама, – сказала дочь.

– Гораздо в меньшей степени, чем ты думаешь, дорогая. Дениэл был очень самостоятельным. Я зависела от него в значительно большей мере, чем он от меня. Я никак не могу избавиться от мысли, что самое печальное в его смерти – это ее прозаичность, можно даже сказать, банальность. Он умер во сне от сердечного приступа. Да от одной мысли о такой смерти отец, ругаясь, побежал бы в тренажерный зал.