Людвиг Мойзиш - Операция «Цицерон»

– Моего отца застрелил англичанин.

В темноте я не мог видеть выражения его лица. Но даже теперь, через много лет, я всё ещё слышу, как он это сказал. Помню, я был глубоко тронут. Быть может, им руководило более благородное чувство, чем простая жадность к деньгам? Впервые я почувствовал к этому человеку мимолетную симпатию.

Больше я не задавал ему вопросов. Казалось, и он не был расположен к разговорам. Погруженный в свои мысли, я нечаянно повернул обратно, на главную улицу Анкары. Веселая и шумная днем, но почти безлюдная ночью, она и теперь была залита ярким светом фонарей.

Цицерон холодно проговорил:

– Поверните сначала направо, затем налево.

Я сделал, как он указал, и вдруг почувствовал на своем плече его руку.

– Замедлите ход, пожалуйста… До свиданья!

Я услышал, как тихо щелкнула дверца, и поехал обратно в посольство.

К двум часам ночи я закончил свою работу. На этот раз получилось всего 20 фотоснимков совершенно секретных английских документов. Некоторым из них предстояло через несколько часов сильно удивить германского посла.

Я вернулся домой и проспал до десяти часов.

Когда я вошел в кабинет фон Папена (это было в двенадцатом часу) и протянул ему фотоснимки вместе с докладом о встрече с Цицероном прошлой ночью, он дал мне прочитать полученное из Берлина распоряжение. Оно было подписано заместителем министра иностранных дел фон Штеенграхтом. Меня вызывали в Берлин для встречи с ним. Я должен был привезти с собой весь материал, который доставил нам Цицерон, – как пленки, так и отпечатанные снимки. Для меня было оставлено место на самолете, который вылетал из Стамбула утром 8 ноября.

Итак, завтра, 7 ноября, я должен был выехать из Анкары вечерним поездом.

Уже темнело, когда я сел в стамбульский экспресс. Правила германской дипломатической службы требуют, чтобы дипломат, везущий с собой официальные документы, занимал отдельное купе в спальном вагоне первого класса, но я не смог его получить. Дорога была так загружена, что обычно билеты в спальные вагоны первого класса продавались за много дней вперед. Поэтому мне пришлось взять билет в вагон второго класса, а это означало, что в моем купе должен был ехать кто-то ещё.

Моим попутчиком оказался мужчина лет сорока. Когда я вошел в свое купе, он уже сидел там. Я вежливо поклонился, он сделал то же самое. Во время войны в Анкаре было не принято вступать в разговоры с незнакомыми людьми при случайных встречах – в конце концов, ваш собеседник мог оказаться врагом. Если уж люди оказывались в такой обстановке, то лучше было молчать.

Мы сидели каждый в своем углу. Я читал, а он смотрел в окно на обширную плоскую равнину, погружавшуюся в темноту. Затем я пошел в вагон-ресторан, крепко держа драгоценный черный портфель, а когда вернулся, мой спутник разговаривал с проводником вагона. Я услышал английскую речь.

Перспектива ехать в одном купе с англичанином меня не очень устраивала, тем более, что при мне были документы особой важности. Надеясь найти какого-нибудь знакомого и уговорить его поменяться со мной местами, я прошел по всему поезду, но никого не встретил.

Ночь я провел дурно, не решаясь заснуть. Моя нервозность, очевидно, передалась и моему спутнику, который, вероятно, был английским офицером или чиновником. Примерно в половине третьего он включил свет и попытался увидеть в зеркале, висевшем над умывальником, сплю я или нет. Я понял, что и его беспокоило мое присутствие, – может быть, он тоже вез секретные документы.

Когда поезд был уже недалеко от Стамбула, он встал с постели и начал умываться. Вдруг он потихоньку выругался по-английски. Я посмотрел вниз и понял, что он забыл свой бритвенный прибор. С минуту я колебался. По-видимому, он англичанин, но, в конце концов, я не могу утверждать этого определенно. И я протянул ему небольшой кожаный несессер, в котором хранились мои бритвенные принадлежности.

– Возьмите!

Он посмотрел мне прямо в глаза. Потом рассмеялся, и у него оказался очень приятный смех. Помню, я заметил, что у моего спутника прекрасные зубы.

– Спасибо! Это очень мило с вашей стороны.

Итак, между нами, быть может, врагами, установился некоторый контакт. Я подумал, что, наверное, поступаю неправильно, но ведь Германия не проиграет войну, если я одолжу кому-то свою бритву.

Сходя с поезда в Хайдарпаше, он просто сказал:

– Счастливого пути!

Очевидно, он не сказал бы мне этого, если бы знал, что у меня в портфеле.