Борис Акунин - Странный человек - фильма пятая

Хорошо — зима, вдоль дороги были наметены сугробы. В один из них он головой и зарылся.

Ослеп, оглох.

Зепп выскочил из кабины.

«Мерседес» улепетывал, подпрыгивая на ухабах разбитой мостовой. Через несколько секунд огоньки исчезли.

Из сугроба торчали стянутые ремнем ноги в лаковых сапогах. Сначала слабо шевелились, потом вдруг задергались, будто пытались пойти вприсядку.

Когда Теофельс вытащил спасенного, того били судороги. На сплошь залепленном снегом лице зияла дыра рта.

— А-а-а! — захлебывалась дыра. — В воду не хочу! Вода, она черная! Пуститя-а-а-а!

— Отче, это я, Емельян. Вы целы?

В снежной маске открылись еще два отверстия, поменьше. Они сияли безумием и ужасом.

— Я тебе не отче! Тебе черт батька! Узнал я тебя! Ты у черта на посылках! Изыди, сгинь!

Он пытался отпихнуть Зеппа, кричал что-то бессвязное — про лед, про черную воду, про троекратную смерть. Пришлось крепко обхватить его и ждать, пока минует припадок.

— Ну уж «изыди». Так-таки «сгинь», — приговаривал майор, будто успокаивал ребенка. — Нет тут никакого черта. Тут ангел Господень. Это он вас от смерти спас, сугробчик вот очень кстати приготовил.

(Грамотно сработали ребята из диверсионного — выгрузили объект на полной скорости просто идеально, без членовредительства.)

Григорий окончательно пришел в себя уже в машине, накрытый зепповой шубой. Растерянно осмотрелся.

— Крутило меня? Вещал? — спросил он слабым голосом. Зубы постукивали. — Гдей-то мы, Емеля?

— Да, у вас был припадок.

— А что вещал? Запомнил ты?

— Что-то про генерала Жуковского. Не то он черт, не то у черта на посылках. Что за люди пытались вас похитить, отче? Зачем?

«Странный человек» заполошился — вспомнил.

— Где они? Где?

— Нет здесь никого. Сбежали. Успокойтесь.

Тогда чудотворец горько, безутешно заплакал.

— Убьют они меня… Что он и что я. Где мне? И мама не спасет… Зарезать меня хотели, Емелюшка. В залив пихнуть, под лёд… Знает Жуковский-енарал чего я страшуся, про что сны вижу… Сегодня у него не вышло, завтра достанет. У его руки длинныя…

— Так это были люди Жуковского? — Зепп покачал головой. — Я вас предупреждал.

— Что делать, Емелюшка, что делать? — всхлипывал Странник. — Пропал я!

— Я скажу вам, что надо сделать.

Не так уж много времени миновало с той минуты, как два авто один за другим умчались по Гороховой от арки дома номер 64, а третье, прибывшее из Царского, осталось на месте.

Марья Прокофьевна была вне себя от тревоги, но камер-лакею (подлинному, не фальшивому) послышалось, что Базаров перед тем, как броситься к машине, крикнул не «это измена», «это смена». Возможно, произошла путаница и за Странником прислали какой-то другой, сменный, экипаж? Когда все нервничают, государыня велит одно, церемониймейстер другое, главный дворецкий третье, чего только не бывает.

Пока Иван Сазонович, человек немолодой, телефонировал в императорский гараж, пока приставленные к дому агенты Охранного выспрашивали, как именно всё произошло, да сколько человек сидело в «мерседесе», да как они выглядели, прошел чуть ли не час. А когда старшему филеру стало окончательно ясно, что случилось ужасное и — никуда не денешься — надо рапортовать начальству, вдруг подъехал «руссобалт» золотопромышленника.

Все кинулись к автомобилю. Вышел суровый Базаров, открыл дверцу. Помог Страннику выйти.

Тот выглядел еще суровей. Ни на кого не смотрел, на вопросы не отвечал. Взгляд был обращен в черное небо, отблеск электрического света мерцал на влажной от растаявшего снега бороде.

Лишь одно слово бросил он Марье Прокофьевне:

— Странничать.

И та вздрогнула, низко поклонилась, побежала к подъезду.

Святого кудесника почтительно удержали за рукава с двух сторон.

Старший филер искательно спросил:

— Дражайший Григорий Ефимович, всё ли с вами благополучно? Я гляжу, на рубашечке-с воротник оторван?

А камер-лакей взмолился:

— Едемте, сударь! Очень их величество убиваются. И его высочество так-то плохи, так плохи…

С плеч «странного человека» наземь упала шуба.

— Не поеду я… Странничать ухожу. По Руси. По святым местам. Альбо куда глаза глядят. Прощайте.

— А кто будет цесаревича лечить? — обомлел Иван Сазонович. — Ведь кровью истечет!

— На всё воля Божья. Человек я странный, засиделся у вас, благодать-то и высохла. На пустое стратилась, на избавление от врагов моих… Ныне пчелкой по обителям смиренным, по скитам чудесным полечу. Меду благостного поднасоберу. Как сызнова в силу войду — тогда ждитя…