Борис Акунин: Странный человек: фильма пятая

— Хорошо… До завтра, милый…

Нежный поцелуй, еще пара всхлипов, и ночной штурм, хоть не без потерь, был отбит. Ее светлость со свитой удалились.

В квартире с их уходом переполох не закончился. Приживалки галдели, спорили. Они так и не поняли, что это была за барыня. Версии возникали одна диковинней другой. Поминалась нечистая сила, происки Врага человеческого.

Григорий отстранил Марью Прокофьевну, цеплявшуюся ему за плечи.

— Ох, бабы, бабы. Кака барыня ни будь, а коли полюбит — тигра лютая. Про Германию-то это что она?

— Мозги у нее набекрень, вот что, — пожал плечами Зепп. — Сами видели. Пойдем-ка мы с Тимошей проверим, ушла ли. И что с охраной.

На лестнице он схватил Тимо стальными пальцами за плечо.

— Слюнявый идиот! Я тебя предупреждал! Проблема должна быть решена. Немедленно. Как — дело твое.

Он завел мотор, когда автомобиля княгини на Гороховой уже не было. Но это ничего. Тимо знал, где она живет, каким маршрутом поедет. Ясные, неизменяемые вещи вроде расположения улиц, направлений, ориентиров он схватывал легко.

По Гороховой он ехал не очень быстро. Ночью приморозило, мостовая была, как каток. Из соображений экономии в городе освещались только главные проспекты, и то через два фонаря на третий. На улицах и в переулках, кроме самых именитых, было вовсе темно.

Зато на Садовой наверстал отставание. С точки зрения удобства и надежности, машина «руссобалт», по мнению Тимо, никуда не годилась. Зато двигатель специально установленный, был невиданной могучести — на пятьдесят лошадиных сил.

Ночной Петроград был пуст, похож на фотокарточку с очень большой выдержкой, которая не регистрирует движущиеся объекты: во-первых, не видно людей и вообще ничего живого; во-вторых, ноль красок — только черное, белое, серое.

Какой этот город красивый, когда в нем никого нет, думал Тимо. Наверно и весь мир был бы гораздо лучше, если убрать из него человеков.

Кто-то перед важным делом нервничает, а он, наоборот, впадал в раздумчивость. Мысли всякие приходили в голову. В Тимо пропадал философ.

Но мысли не мысли, а к заранее намеченному удобному месту, у Chrapowitzki Brücke, [16] Храповицкий мост ( нем. ) он прибыл с хорошим опережением.

У него еще осталось две-три минуты прикинуть, как именно он будет действовать, и даже погрустить о жестокости мира, о неправильном его устройстве.

Люди вроде льдин на реке, думал Тимо. Стукаются друг о друга, крошатся. И всем холодно, очень холодно.

Это он так подумал, потому что машина стояла возле берега скованной льдом Мойки. Недавно, во время оттепели, лед там потек и потрескался, а теперь снова схватился, но сквозь белую корку, по которой мела поземка, проглядывала темная паутина сросшихся разломов.

А потом вдали, из-за угла Офицерской, выбросился яркий луч, стал быстро увеличиваться и превратился в «делоне-бельвиль» русской Furstin. [17] Княгиня ( нем. ) Всё было рассчитано правильно.

Свою машину Тимо поставил носом к мосту, прямо перед въездом, но немного наискось — с таким расчетом, чтобы не достал свет фар «бельвиля».

Большой, с цилиндрическим рылом, семиместный автомобиль несся вперед по Алексеевской, стремительно приближаясь к мосту. Тимо и сам любил вот так, ночью, когда нет уличного движения, с размаху пролететь над рекой или каналом. Это приятно.

Когда «бельвиль» был ровно на середине моста, Тимо чуть повернул свое авто, включил прожекторные фары на максимум и одновременно дал полный газ.

Ослепший шофер встречной машины инстинктивно вдавил тормоз. Лимузин перекосило, боком потащило по наледи. Всего-то и пришлось сделать — подтолкнуть бампером в край кузова.

С оглушительным грохотом тяжелый экипаж пробил чугунное ограждение, на мгновение задержался на краю и вертикально, носом, упал в Мойку.

Хрустнуло, булькнуло.

Стало тихо.

Auf jeden Fall [18] На всякий случай ( нем. ) (предварительно, конечно, отъехав в тень домов) Тимо пошел посмотреть, не вынырнет ли кто. Так уж, из добросовестности.

На белом льду чернела дыра, как клякса на чистом листе бумаги.

Поднялся и лопнул пузырь воздуха. Покачалась и успокоилась маслянистая вода.

Тимо пробормотал:

— Armes Madchen… Verfluchtes Leben… [19] Бедная девочка… Проклятая жизнь… ( нем. )

Большим свежевыстиранным платком вытер слезу с правого, потом с левого глаза.

Печально побрел к машине. Думал: наверняка крыло придется менять.