Сергей Донской - Умри сегодня и сейчас

Тюрьма. Каменный мешок. Клетка.

«Вот ты и попался», – сказал Бондарю внутренний голос.

«Да пошел ты…»

Фраза далась нелегко. В голове клубилась боль, глотка пересохла, язык был наждачным, как после чудовищной попойки. Ощущая, как его череп раскалывается от боли, Бондарь заставил себя сесть и осмотреться внимательнее. Его жизненное пространство сузилось до крохотного прямоугольника: пять шагов в длину, два – в ширину. Пахло плесенью, застарелой мочой и почему-то псиной. Пол в дальнем углу был усыпан мелким стеклянным крошевом. На противоположной стене был нарисован череп с гитлеровской челкой и усиками, а под ним надпись по-эстонски, которая была для Бондаря китайской грамотой. Под черепом валялся покрытый желтыми пятнами матрац.

Ощупывая и осматривая себя, он пришел к выводу, что его вроде бы не били, пока он находился без сознания. Одежда на месте, хотя в карманах пусто. Ремень и шнурки от ботинок исчезли – классическая, но бесполезная мера предосторожности. Вздумай Бондарь удавиться, он сплел бы веревку из лоскутов рубахи. Но планы у него были другие. Во всяком случае на ближайшее будущее.

Ковыляя, он добрался до двери, ведя ладонью по шероховатой каменной стене. Разумеется, дверь была заперта снаружи. Добраться до замка изнутри нечего было даже пытаться. Удостоверившись в этом, Бондарь замолотил кулаком по холодной стальной поверхности:

– Эй, сатрапы!.. Есть тут кто-нибудь?..

Единственным результатом его стараний была усилившаяся головная боль. Тогда Бондарь поплелся обратно, брезгливо ощупал матрац и улегся на бок, поджав колени к животу, чтобы уменьшить свинцовую тяжесть, скопившуюся в мочевом пузыре. Хотелось есть, хотелось пить, но помочился бы Бондарь с не меньшим удовольствием. Решив все же вытерпеть еще пару часов, он сомкнул веки.

Несмотря на то, что наручные часы у него отобрали, Бондарь использовал в качестве будильника собственный мозг. Правда, он понятия не имел, какое сейчас время суток, но это его не огорчало. Куда обидней было сознавать собственное бессилие перед фашистскими молодчиками, заточившими его в темницу.

Сны привиделись Бондарю соответствующие: то он топтал ногами полчища пауков, то заново предавал огню особняк Виноградского, а то удирал от живого факела, вопившего голосом Ингрид: «Скорей помочись на меня, мне больно!.. Мне больно, помочись на меня!..»

– И здесь достать умудрилась, – проворчал Бондарь, прикидывая, что поспал не дольше сорока минут.

Мочевой пузырь раздулся до размеров баскетбольного мяча, а весил столько, словно этот проклятый мяч прокололи и до отказа наполнили водой. Волоча ноги, Бондарь добрел до двери и несколько раз врезал по ней обоими кулаками.

Глухо, как в танке.

Тогда он выругался и отправился в самый дальний угол, где долго орошал стену всем, что накопилось у него внутри. К счастью, в полу было много трещин, в которые просочилась образовавшаяся лужа. Но мокрое пятно не успело высохнуть к тому моменту, когда заскрежетавший замок известил Бондаря о появлении тюремщиков.

Их было двое. Одетые в форменные рубахи «Лиги» с воинственно закатанными рукавами и вооруженные немецкими «шмайсерами», они явно не собирались переступать порог, опасаясь нападения.

Тот, что слева, обладал лбом роденовского мыслителя и взглядом кроманьонца, который придумал, как можно соорудить крышу из каменной плиты, но забыл о своем открытии после того, как плита обрушилась на его умную голову.

Второй стражник был молод и носил светлую шелковистую бородку, лишний раз подчеркивавшую отсутствие качественной растительности на его черепе. Обтянутый мертвенно-бледной кожей и кое-как прикрытый редкими волосиками, череп производил жутковатое впечатление. Окрестив его обладателя Кощеем, Бондарь поинтересовался:

– С чем пожаловали?

Стражники переглянулись, после чего одновременно уставились на темное пятно в углу камеры.

– Кто разрешал мочиться? – гневно спросил Кроманьонец.

– А кто запрещал? – парировал Бондарь, приподняв голову с матраца.

– Не сметь справлять нужду в помещении! – рявкнул Кощей. – Пререкаться не сметь тоже!

– Пошел ты, знаешь куда, – отмахнулся Бондарь. – Лучше парашу приволоки. Тоже мне, гауляйтер всея Прибалтики выискался. Сморчок нордический.

– Молчать! – топнул ногой Кроманьонец. С логикой у него были нелады, поскольку он снова топнул и требовательно спросил: – Зачем ты гадишь в камере?