Игорь Арясов - Три часа на выяснение истины

— Ты чего, Саня?

— Так, — смутился Павлов, — устал немного.

— Бывает, особенно у вас, молодых, — сказал Серегин. — Быстро вы устаете. Я хочу продолжить свою мысль. Саня сказал сейчас не совсем искренне, что свою машину ему иметь вовсе не хочется. И я скажу, почему он так говорит. Потому, что теперь молодежь неискренняя пошла. Да, неискренняя. Я знаю, что вам, молодым, больше всего на свете хочется. Вам самостоятельности хочется, вот чего. А без денег этой самостоятельности не видать, как своих ушей. Вот и получается, что больше всего на свете вам хочется денег. Много денег. Ведь чем их больше, тем человек свободнее, самостоятельнее: захотел — машину купил, или дачу, или в турпоездку в какую-нибудь там Францию или Японию съездил. А разве вы, молодые, заслужили право на такую самостоятельность? Нет, ни на грош. Это вот мы, я и Елена Петровна, наше поколение, заслужили ее. Мы заслужили, чтобы у нас было много денег. Почему? Потому, что мы — дети войны, мы не участники, а только дети, но это, сами понимаете, тоже чувствительно. Мы голодали, мы холодали, наши отцы с фронтов не повозвращались. А вы все — сытые, одетые, довольные, обученные в разных школах управляться с разными сложными машинами. Так что мы имеем полное право на счастье в первую очередь. А уж вы, молодые, уж вы, миленькие, потерпите, вы подождите, пока мы не насытимся. Я правильно говорю, Елена Петровна? Подтвердите!

Кудрявцева слушала Серегина зачарованно, не шевелясь, а когда он закончил свой монолог, резко поднялась и прерывающимся голосом, взволнованно блестя темными глазами, сказала:

— Василий Митрофанович, я вам так благодарна, так благодарна за эти слова, вы даже представить себе не можете. Особенно за детей войны. Верочка, Саша, вы послушайте старшего и более опытного человека. Ведь он по-настоящему прав. Может, Василий Митрофанович немного погорячился, но ведь это на самом деле: и недоедали, и недосыпала, и отцов не дождались. — Елена Петровна крепко зажмурила глаза, чтобы удержать подступившие слезы, отчаянно покачала головой. Потом села, потерла виски руками и вдруг удивленно посмотрела на них: — Ничего не понимаю. А где мое колечко? Маленькое такое, ну, помните, вы мне его совсем недавно подарили? Василий Митрофанович?

— Может, там, в серванте? — безразлично сказал Серегин, довольный, что Кудрявцева его безоговорочно поддержала, а Сашка и Вера не посмели возразить.

Кудрявцева подошла к серванту, пошарила на полках:

— Знаете, не вижу. Но я точно помню, что еще сегодня днем, до кино, оно было у меня на руке. Постойте, а что я делала перед тем, как вы пришли?

— Мама, да ты на диване лежала.

— Ах да, правильно, я была в халате и прилегла на диван. Знаете, просто так, расслабиться. А может, оно в халате? Ну-ка, я посмотрю, — она ушла в спальню.

— Да оставьте вы это колечко, братцы! — Серегин махнул рукой. — Потерялось — новое купим. Что мы, голодаем или мало кому должны? — Он подмигнул Павлову, который моментально понял, о чем вспомнила и что сейчас кинулась искать Елена Петровна.

— Нет, в халате ничего, — Кудрявцева вернулась в большую комнату. — Странно. А может, на диване? — Она раздвинула диван, подняла обе половинки по очереди, посмотрела внутрь. Потом оглянулась на Серегина, Веру и Павлова, сидевших за столом, и всплеснула руками. — Да помогите же мне! Василий, дорогой, это же твой первый подарок, ну, как я без него теперь? Может, оно закатилось куда-то? — Елена Петровна опустилась на колени и посмотрела под сервантом, потом под диваном. — Ведь было оно, было!

— Елена Петровна, — вздохнул недовольно Серегин, — а Максим не мог его взять? Оно же красивое, блестит. Не дай бог, проглотил если.

Кудрявцева подбежала к Максимке и, медленно выговаривая каждое слово, спросила:

— Внучек, ты маленькое колечко, такое красивое, блестящее, не видел? Ты его не брал? Ты его кушал? Зубками пробовал? Ты на горшок не хочешь?

— Да что ты, мама! — спохватилась Вера, возмущенная монологом Серегина. — Как он мог его проглотить? Он бы задохнулся. Оно же у тебя рифленое. Сынок, ты ведь не ел колечко? Ну, что ты молчишь, маленький? Оно же противное, невкусное!

— А в щель на полу оно не могло упасть, Елена Петровна? — спросил, с трудом выдавливая из себя слова, Павлов. Он тоже встал из-за стола и присел на корточки, ощущая бедром страшную тяжесть маленького патрона.

— Не дай бог, если туда упало, — причитала Кудрявцева, заворачивая красный палас. — Это же конец. Всему конец. Это такая примета существует. Нет, его надо обязательно найти.