Джек Хиггинс: Ярость льва

Он плотно закрыл глаза, отгоняя страх и растущее отчаяние. От сердца немного отлегло. Он поставил стакан и вышел.

Луна ярко сияла на небе, усыпанном звездами. В лунном свете очертания замка на острове Сен-Пьер вызывали в памяти волшебные сказки детства. Отлив уже начался. Вода пенилась среди утесов, отчетливо выступающих в лунном свете. С каждой минутой море отступало, на один короткий час соединяя оба острова скалистым гребнем. Один только час, а потом волны хлынут обратно в рокоте прилива, но думать об этом не стоило.

Он так торопился, что забыл снять спасательный жилет, и теперь машинально потрогал его рукой. Тропинка вела через овраг вниз, к узкой полоске песчаного пляжа.

Марсель отодвинул тяжелый засов, и де Бомон вошел в камеру – тесную каморку без окон, ярко освещенную свисающей с потолка лампой без абажура. Гийон и Хэмиш Грант сидели в углу на старых ящиках, о чем-то вполголоса переговариваясь. Оба встали. Старик тяжело опирался на трость. Гийон был бледен, ссадина на лбу воспалилась и горела.

– Похоже, вас можно поздравить, капитан Гийон, – спокойно сказал де Бомон.

Гийон покачал головой:

– Не стоит. Вы были обречены с самого начала. Жаль, что не осознали этого раньше, еще до гибели стольких людей.

– На вашем месте я бы не высказывался столь категорично. Игра еще не окончена.

– Она окончится с прибытием полковника Меллори.

– А что, если этого не произойдет? Насколько мне известно, «Флер де Лис», когда ее видели в последний раз, уже начинала тонуть.

– А Гранвиль и его жена? Они уже наверняка связались с властями. Земля горит у вас под ногами, де Бомон. Вы с самого начала заблуждались. Нам не нужны ни вы с вашими советами по поводу того, как надлежит править Францией, ни ваши рубаки.

Марсель шагнул вперед, но де Бомон остановил его:

– Подожди, дай ему выговориться.

– Величие страны в душах ее граждан, а не в размерах ее колоний. А Франция – это прежде всего народ. Так или иначе, французский народ по горло сыт теми страданиями и кровью, которые выпали на его долю, начиная с тридцать девятого года. Народ, но не вы, полковник. Вы не можете остановиться, даже если бы желали.

– Все, что я делал, я делал во имя величия Франции, – сказал де Бомон.

– Скажите лучше – к вящей славе Филиппа де Бомона. Вы сами-то чувствуете разницу?

Де Бомон выглядел совершенно подавленным, и впервые за все время Гийон почувствовал, что перед ним старый человек.

Дверь закрылась, засовы лязгнули.

– Целая речь, – сказал Грант после долгого молчания.

– Абсолютно бесполезная, – устало проговорил Гийон, садясь. Он обхватил голову руками.

– Тем не менее послушать стоило, – сказал старик и похлопал его по плечу.

Де Бомон стоял у огромного окна в башне и смотрел на море. У горизонта еще горело яркое закатное пламя, сумрачная громада острова Иль де Рок темнела вдалеке.

Зрелище было великолепное. Он открыл створку окна и глубоко вдохнул морской воздух.

Вся жизнь, он знал, представляла собой бесконечную цепь начинаний и завершений, Дьенбьенфу. Он стоял тогда на бруствере окопа под проливным дождем. Триколор медленно полз вниз по флагштоку, и низкорослые желтолицые крестьяне с рисовых полей толпой хлынули вперед, чтобы схватить его и тех немногих, кому удалось спастись.

Потом был Алжир. Годы кровавой бойни. Смерть подстерегала в горах и на городских улочках. Он верил, что цель оправдывает средства, но если цель оказалась недостижимой, что тогда? Как быть, если судьба отвернулась, оставив люден с руками по локоть в крови, пролитой безо всякой видимой цели, без надежды когда-нибудь ее отмыть?

Безотчетная тоска овладела им. Все сгорело внутри, и вместо сердца была лишь горсть холодной золы.

Де Бомон смотрел вдаль и чувствовал, что жизнь прожита зря, что уже подведен последний итог, и все, к чему он так стремился, оказалось химерой. Что все сказанное Раулем Гийоном – правда.

Он подошел к камину, пристально посмотрел на старый боевой штандарт и кивнул, как будто принял одному ему известное решение. Потом поднял трубку телефона, нажал на кнопку:

– Вызовите ко мне Жако.

Он подошел к узкой двери, открыл ее и остановился на пороге маленькой спальни. Энн Грант сидела на стуле у огня, Фиона лежала на кровати.

Обе женщины встали. Де Бомон церемонно поклонился и отошел в сторону:

– Пожалуйста, прошу вас.

Они растерянно переглянулись и вышли из комнаты.

– Что вы сделали с моим отцом? – спросила Фиона.