Чингиз Абдуллаев - Смерть под аплодисменты

– И с таким грузом их отношений она пришла в ваш театр? – изумился Дронго.

– Я думаю, она нарочно пришла, чтобы доказать, какой актрисой стала. Авторитет Эйхвальда, ее стремление всегда быть первой и, конечно, желание превзойти своего бывшего мужа – все смешалось в одну кучу. Она была просто неплохой актрисой, а у Эйхвальда стала очень значимой величиной. Это тоже правда.

– Поэтому она привила сыну такую ненависть к отцу?

– Думаю, что да. Он не хотел ни видеть его, ни слышать.

Дронго взглянул на Вейдеманиса.

– Век живи – век учись, – сказал тот. – Вот откуда истоки такой ненависти.

– Значит, вы увидели, как Марат Морозов ударил Зайделя в грудь, и сразу поняли, что происходит нечто непредвиденное? – продолжил Дронго, обращаясь к Сказкину.

– Я взглянул на Натана и увидел, что он падает. Неестественно как-то падает. Я сразу бросился к нему. Даже забыл свой текст. Не понимал, что происходит, но видел, как у него побледнело лицо. Потом подошел Полуяров, и мы вместе пытались помочь ему. Но нужно было доигрывать спектакль до конца. Нельзя было закрывать занавес, хотя сейчас я понимаю, что нужно было остановить спектакль. Может, тогда мы успели бы его спасти. Но в зале сидел сам министр культуры, а Зиновий Эйхвальд стоял за кулисами и грозил актерам. Мы доиграли спектакль и закрыли занавес. Потом бросились помогать Натану, но было уже поздно.

– Почему вы не позвонили его жене? Ведь вы были самым близким его другом. Закусова и Догеля рядом не было.

– Я не мог, – признался Сказкин, – просто не мог. Юра Полуяров позвонил Догелю, а уже тот перезвонил Нине. Вот так все и получилось.

– Как вы думаете, рапиру могли заменить?

– Не понимаю вопроса. Ведь ее действительно заменили. Вместо тупой оказалась заточенная.

– Нет, – возразил Дронго, – там оказалась совсем другая рапира. Вообще не из вашего театра.

– Откуда вы знаете?

– Следователь проверил качество металла, – решил блефовать Дронго, чтобы не выдавать Аствацатурова.

– Тогда нужно проверить, как эта рапира попала в наш реквизит, – предложил Сказкин.

– Это уже не наше дело, – отмахнулся Дронго. – Как вы считаете, кто-нибудь из недоброжелателей Зайделя мог организовать такую замену?

– Это мог сделать кто угодно. И Ольга, которая так его ненавидела. И Семен Ильич Бурдун, который получил теперь все роли Натана. И Морозов, который завидовал Зайделю, считая, что уже должен быть народным. И, конечно, Шунков, который вообще ведет себя как альфонс при Шаховой. Каждый из них мог это сделать, – мрачно произнес Сказкин.

– Вы считаете, что Морозов тоже недолюбливал Зайделя?

– Завидовал, – угрюмо кивнул Сказкин, – это ведь так понятно. Морозов считается одним из лучших актеров поколения. Вы, наверное, слышали про пять «М». Многие из них уже народные. Меньшиков сам ставит спектакли, является лицом известной фирмы по производству часов. Машков снимает фильмы, Миронов стал руководителем театра… Они получают звания, награды, должности. А Марат Морозов все еще заслуженный артист, хоть и в театре Эйхвальда. Наверное, ему обидно – ведь Зайдель получил звание народного в девяносто первом, когда ему было только тридцать три года. А у Морозова пока все впереди.

– Неужели звания так важны для артистов? Они ведь получают за это сущие копейки. Главное – гонорары, которые им платят за фильмы и спектакли.

– Вы не правы. Во-первых, тщеславие; во-вторых, гонорары зависят и от звания.

– Вам уже пятьдесят два, а вы до сих пор не имеете звания, – вспомнил Дронго. – Это плохо или хорошо?

– Конечно, для меня плохо. Но я профессор кафедры театрального мастерства. Я уже давно понял, что как актер приношу меньше пользы, чем как преподаватель. Хотя Эйхвальд доверяет мне такие роли, как Горацио в «Гамлете». И вы сами напомнили мне о моем возрасте. А Морозову только тридцать восемь, и он уже снялся в более чем тридцати фильмах.

– Еще один вопрос. Как вы считаете, Эйхвальд мог бы ревновать Зайделя к вашей молодой ученице?

– Наверное, мог. Я не знаю. Это лучше спросить у него.

– А ваша ученица сразу попала к вам в театр?

– Да. Сразу после окончания училища. Она ведь поступила только с третьей попытки на курс Догеля, и уже потом я рекомендовал ее нашему главному режиссеру.

– Значит, два года она жила одна в Москве, прежде чем попасть в общежитие вашего театрального училища, – невесело подвел итог Дронго. – Представляю, как ей было сложно.

– В каком смысле? – не понял Сказкин.