Евгений Цыбульский - Рукопожатия границ [Сборник рассказов]

— Пока обойдусь без них, — прошептал он. — Когда вернутся, пришлите.

— Но второй — это же Берзлапа, — тихо отозвался командир.

— Он сейчас нужнее другу. Большое счастье, когда рядом человек, которому можешь доверить самые сокровенные чувства и мысли.

…Возвращаясь с поста, Лудзан еще издали услышал рокот моторов: «Разогревают дизеля. И опять без меня». Но рассердиться по-настоящему ему не удалось. Моторы пели чистым голосом, и это тоже радовало Лудзана. Значит, технический осмотр был проведен не зря. Помахав командиру рукой, Лудзан полез в машинное отделение.

Вскоре в разговорной трубе раздался его низкий голос:

— Готовы!

Не успел катер выйти из залива, как первый вал перехлестнул палубу.

Снова начался поединок с морем. Герберт, широко расставив ноги, уверенно стоял на мостике и только посмеивался про себя.

А Дзигутаров лежал на койке и чувствовал себя героем дня. Катер качало так, что было трудно понять, где у тебя голова, а где ноги. И все же его одолевали приступы сонливости.

Перов, как обычно, возился в штурманской рубке. Все записи в вахтенном журнале были сделаны, но ему хотелось еще немного побыть внизу. Прошло чуть больше двенадцати часов с тех пор, как он мечтал здесь о выдающемся подвиге, который предоставил бы команде катера возможность показать себя, и вот это случилось. Старший лейтенант был рад, что его вера в команду оправдалась.

В дверях показался радист.

— С пограничного корабля сообщают: заметили буй и подняли наш якорь. Можем идти прямо в базу.

Старший лейтенант Перов определил на карте новый курс и пошел наверх. В лучах послеобеденного солнца картина моря вовсе не выглядела так устрашающе, как ночью. И волны здесь тоже были не такие, как в проливе: более ровные, без пены. Недаром оно так называлось — открытое море. На его просторах было где разгуляться волнам, набрать силу для прыжка. Ровными и глубокими были и впадины между волнами. Это выравнивало ход — катер каждый раз умещался целиком во впадине между гребнями волн. На горизонте появилась, то вздымаясь, то пропадая, темная точка. Командир приказал чуть изменить курс и взялся за бинокль. Через минуту он опустил его и крикнул Берзлапе:

— Ложись на прежний курс! Янка Заринь сигналит, — доложил он майору, — дескать, все идет как надо. Если б на каждом рыбацком боте были такие ребята, нам здесь вообще было бы нечего делать.

Майор взял бинокль.

— Однако мир все-таки тесен! — улыбнулся он. — Помните, я рассказывал о парне, которому помог устроиться на работу? Это он и есть.

— Но ведь он же служил на границе, а родом — из Валмиеры. Какое он имеет отношение к вашим приемным родителям?

— Добрые дела всегда приносят плоды! — Майор нарочно говорил громко, чтобы его услышали и Берзлапа и Крутилин. — После окончания войны соседняя погранзастава взяла шефство над стариками: провели телефон, поставили репродуктор, каждый день присылали солдата наносить воды, нарубить дров и подсобить в других тяжелых работах. Янка несколько месяцев ходил на хутор Красткалны и так хорошо там себя чувствовал, что после демобилизации не захотел уезжать. Тетя Анна одолжила ему денег на одежду и велосипед, я рекомендовал в артель, и Янка устроился на бот, начал учиться на курсах механиков. А по вечерам возвращался на хутор Красткалны, где в печке его ожидал горячий ужин. В четыре часа он вставал, тетя Анна тоже — ставила кофе и воду для бритья. Он, конечно, об этом не просил, но есть люди, которым жизнь кажется бессмысленной, если они не могут заботиться о других…

— Маяк! — доложил Крутилин и протянул руку в сторону берега, обозначившегося темной, едва заметной полоской.

Матросы переглянулись. Даже командира, который множество раз приводил свой катер к родному берегу, охватило радостное возбуждение. Хорошо возвращаться домой с сознанием, что задание выполнено с честью!

работаю в городском музее, в разделе войны, на втором этаже. Каждый день я прохожу по залу, где под стеклом стоят выцветшие знамена и поблескивает оружие, постаревшее и устаревшее. Здесь в музейной тишине оно, наверное, и стрелять-то разучилось. Мины — они никогда уже не взорвутся, ракетницы — им не суждено посылать в ночное небо тревожные сигнальные огни, полевой телефон — много лет назад замерла в нем последняя команда… Иногда мне кажется, что я опустился на морское дно, где, окутанные вечным покоем, лежат случайные, утонувшие предметы. И никто никогда не вернет их к жизни.