Николай Атаров - Смерть под псевдонимом

— Важное было дело?

— Судя по тому, что у тебя на груди, да, Слава. Да!

Шустов с наивным самодовольством покосился на орден Ленина, сиявший на новеньком кителе.

— Они снова готовят Европе ужас и опустошение, — неохотно сказал Ватагин. — И это пострашнее сапа. Новое нападение на человечество…

— А как вы догадались, что дело не только в сапе?

— Ты забыл, что воображение ребенка должно сочетаться с терпением ученого, — посмеялся Ватагин.

— А все-таки?

— Самое трудное было в том, что основную диверсию они замаскировали не так, как обычно бывает — каким-нибудь хитрым ложным ходом, — нет, а тоже диверсией. Получился как бы двойной подкоп. Но в конечном счете это и помогло. Ты помнишь показания берейторов и жокеев: резиновые перчатки, сулема, йодная настойка? Все это, я сразу понял, нужно было Пальффи, чтобы навлечь на себя подозрения. Им важно было главное: чтобы мы поездки Ордынцевой посчитали прикрытием для, операции Пальффи, в то время как на самом деле все было как раз наоборот.

— Когда вы это поняли?

— Трудно сказать, потому что трудно вспомнить — полгода прошло. Прежде всего позывные: «Пять подков с одного коня». Не так-то просты немцы, чтобы заниматься такой символикой близко от главной тайны. Я это тогда смутно сознавал. Потом история с македонским монахом…

— Товарищ полковник, как же с моей догадкой? — вмешался Славка. — Ведь она тоже подтвердилась! Я стремился на перевал, потому что логически рассчитал, где искать: в узком дефиле горного шоссе им было легче заражать лошадей. Они же знали, что наши войска будут идти с севера на юг. Вот я и обнаружил смотрителя.

— Твоя догадка была лишь правдоподобна, не более. На самом деле в серии похожих лиц им были нужны наиболее уединенные: их подменять безопаснее. А где же искать уединение, как не в горах! Заметь, что для этого страшного дяди они выбрали из восьми вариантов прежде всего македонского монаха. Он бы и погиб, если б не оказался горбатым и не сбежал к тому же с благословения отца Никодима. Тогда уж они обратились к смотрителю перевала. — Ватагин усмехнулся. — У этих господ был даже термин: «Смерть под псевдонимом».

— А ведь точно! — восхищенно воскликнул Славка.

— Если уж хочешь знать, — продолжал Ватагин, — так с этого изъяна телосложения монаха и начался мой ход мысли. Мне стало ясно, что его отвергли или, как говорят конные ремонтеры, «выбраковали». Этот монах не подходил для какой-то цели. Я стал думать: какая же может быть цель?…

— Что же вам пришло в голову?

— Многое приходило в голову. Зачем, к примеру, для сапной диверсии понадобились радиопереговоры? Кое-что сбивало с толку. Для какого дьявола Ганс Крафт искал альбом на квартире Милочки? Почему убили Георгиева, всё перевернули в дипломатической переписке и ни клочка бумаги не взяли? Ничего нельзя было понять, пока мы имели только одного Леонтовича в альбоме. Надо было, чтобы так хорошо помог нам шахматный мастер Владо… Когда он сказал мне, между прочим, что прежде, чем заняться «Историей венгерского коннозаводства», Ганс Крафт написал «Этюд об асимметрии двух половин человеческого лица», я снова двинулся немножко вперед. Я понял…

…Дорога бежала по полям. Славка Шустов, свободно положив руки на баранку, слушал, покачиваясь и вперившись взглядом в набегающее полотно гудрона, а полковник Ватагин рассказывал. И вот что узнал в этот день московский «Сорви-голова» о самой сердцевине той удивительной операции, в которой он чуть не простился с жизнью…

Еще в 1912 году художник Шикльгрубер, блуждая по улицам Вены с банатским немцем, уговорил его заняться изучением вопроса о повторяемости человеческого лица. Будущий главарь фашизма уже и в те годы, видимо, обладал маниакальной одержимостью и способностью подчинять себе чужие воли, так как сумел на всю жизнь внушить Гансу Крафту расистскую мысль о том, что если не считать усов и бород, очков, степени облысения, мимики и взгляда, а главное — возрастных различий, то вся белая раса, включая мужчин и женщин, насчитывает строго ограниченное количество портретных типов, или «штаммов». Их можно, наверно, подсчитать. Педантичные изыскания заполнили целую жизнь Ганса Крафта. Его бесконечные коммивояжерские странствования по Балканам предоставляли ему все новый и новый материал: фотографии, обмеры. И он подсчитал! Оказалось, что есть кривая повторяемости человеческого лица, что можно основать статистику сходства. По мнению Крафта, человеческое лицо насчитывало всего лишь 112 530 разновидностей. Гигантская картотека банатского немца после двадцати лет работы позволяла ему для любой разновидности легко находить около десяти двойников. Другое дело, что это могли быть по-разному загорелые или бледные, по-разному причесанные, с различными голосами, с непохожими темпераментами люди — люди разной судьбы: профессора и мясники, лесные охотники и зубные протезисты. До полного сходства еще далеко, но пропорции лиц, обмеры носа, глаз, ушей и лба таковы, что фотографии, наложенные одна на другую, давали как бы один портрет одного человека.