Франсин Мэтьюз: Клуб «Алиби»

Записку принесли в пять часов вечера — ее доставил один из курьеров из конторы «Салливан и Кромвелл», так как в ее квартире в Латинском квартале не было телефона.

«Салли, дорогая, я, возможно, немного опоздаю на ужин сегодня вечером, у меня встреча с сотрудником компании…. Попроси Гастона посадить тебя и принести бутылку шампанского»…

«Жена юриста», — думала она, — «должна иметь привычку к подобным вещам». Но Филипп так и не пришел, и подобное было на него совсем непохоже.

Перейдя через мост, она остановилась в нерешительности. Слева от нее грозно возвышалась темная громада Лувра. Без привычных ярких огней город казался пустынным и призрачным, а бредущие по улицам люди походили на армию мертвецов. Салли услышала пронзительный вой сирены воздушной тревоги и звон бьющегося стекла. Где-то зарыдала женщина. По ее голым рукам побежали мурашки, и Салли ощутила, как она одинока, как уязвима. Ей следовало бы направиться в бомбоубежище, но за время долгих восьми месяцев «странной войны» [1] Период Второй мировой войны между сентябрем 1939 до мая 1940 года. — Примеч. ред. на Париж не упало ни одной бомбы, поэтому она распрямила плечи и пошла к Филиппу.

Другая бы на ее месте засомневалась. Подумала бы, что он не появился, потому что не любит ее. Но эта простая мысль никогда не приходила в голову Салли. Она хорошо узнала Филиппа за те долгие месяцы, что они провели вместе прошлой зимой, когда ее работа внезапно закончилась, и вопрос о ее будущем повис в воздухе. Она знала, что ему пришлось поволноваться не одну неделю, и что это было как-то связано с «С. и К.» — его работой в юридической конторе «Салливан и Кромвелл».

Они познакомились в августе прошлого года, когда Филипп впервые приехал в Париж, заблудился на улице Камбон в поисках входа в «С. и К.» и по ошибке зашел в Дом Шанель, находившийся в доме 31. Салли спускалась по знаменитой лестнице — Коко любила подиум — к ожидавшим ее внизу восхищенным женщинам и мужчинам. Это была осенняя коллекция Мадмуазель, та самая, которая, как оказалось, на годы задала тон в моде. На Салли было одно из тех маленьких черных платьев Коко, очень шикарное и актуальное; именно Шанель сделала черный цвет модным, тогда как ранее он всегда считался строго траурным. В том августе цвета были ужасающие, словно предвестники польской трагедии, все, как выхлопной газ или обугленная сталь.

Филипп смотрел показ, стоя в дверном проходе, и когда к нему подошла одна из работниц салона, то, он, заикаясь, спросил что-то по поводу покупки для своей матери. Салли согласилась поужинать с ним, хотя во время сезона модных показов она никогда плотно не ела. Это было началом романа, который привел ее к этой последней ночи, пустому стулу напротив снежного бельевого поля скатерти, таинственной пелене парижских улиц. «Встреча с сотрудником фирмы», — сказал он. И что-то пошло не так.

«Филипп», — думала она, страх пронизывал ее насквозь. — «Филипп».

Она провела всю зиму и весну у себя в квартире в Латинском квартале, надеясь на другие новости — вражда закончится и Гитлер уйдет. Она повторяла правила, которым Коко учила ее последние три года. Ее внутренний голос звучал не слишком изящно: «Если поднять талию спереди, будешь казаться выше. Если понизить со спины, то можно скрыть обвисший зад. Опусти край платья сзади, так оно будет лучше сидеть на бедрах. Все дело в плечах. Женщина должна скрестить руки, когда с нее снимают мерки: так платье не будет стеснять ее движений».

Он жил на перекрестке Рю Риволи и Рю Сент-Оноре. Старые постройки из известняка окаймляли двор, а высокая двойная дверь целый день была открыта настежь. Бывший «hotel particulier»[2] Частный отель (фр.). , раньше принадлежавший какому-нибудь уже умершему аристократу, а теперь поделенный на квартиры. Не самый престижный адрес, но Филипп был иностранцем и к тому же слишком молод, чтобы об этом знать. Он хотел жить в сердце Парижа, с видом на реку из окна гостиной, с криками точильщиков ножей под его окнами, со звоном церковных колоколов, по ночам врывающимся к нему в спальню каждый час. Треснувшие доски и скрипучий паркет. Зеркала такие мутные, что походили на олово. Салли жила в Париже дольше, но Филипп больше любил город, любил душевность его закусочных, гортанные акценты и птичьи клетки на Иль Сент-Луи. По воскресеньям утром они распахивали ставни и, облокотившись на подоконник и почти свесившись над мостовой, глазели на мир до рези в глазах.