Роберт Ладлэм - Уик-энд Остермана

— Ну ладно, ладно. Завтра в клубе я успокою их. «Ястреб Сан-Диего» давно уже не хищник.

— Но это же в самом деле жестоко! Неудивительно, что они так обеспокоены! Им кажется, что ты делаешь что-то ужасное. — Перед глазами Элис встала фигура Лейлы, замерившей у стены в кладовке и слушающей мольбы и угрозы Тримейна. — Они рассказали Остерманам, — убежденно сказала Элис.

— Ты уверена? Откуда ты знаешь?

— Не важно откуда. Они все, должно быть, считают тебя чудовищем... Завтра же утром — я умоляю тебя! — скажи, что им не о чем волноваться.

— Я же уже обещал...

— Слава Богу, что все стало ясно. И эти крики у бассейна, и ваш глупый спор... Я очень, очень сердита на тебя... — Но Элис Таннер не сердилась. Теперь, когда тайное стало явным, оно ее больше не страшило. С этим она справится. Она снова легла на подушку, все еще взволнованная, но тепло и покой, от которых она успела отвыкнуть за последние несколько дней, уже разливались по всему телу...

Таннер крепко закрыл глаза и затаил дыхание. Ложь прошла и на этот раз. Прошла легче, чем он предполагал. Теперь он почти не испытывал трудностей. Он привык к своей роли, Фоссет был прав. Он прекрасно с ней справляется. Он убедил даже Элис.

Джон стоял у окна спальни. Он смотрел на лужайку за домом и на темнеющую невдалеке рощу. Внезапно он вздрогнул. Может быть, ему почудилось? В темноте блеснул огонек сигареты. Кто-то шел и курил не скрываясь. Боже праведный! Таннер похолодел. Неужели этот идиот не понимает, что выдает расположение охранников?

Он присмотрелся внимательнее и облегченно вздохнул. Да это же Берни Остерман.

Однако через мгновение его снова охватило беспокойство.

Неужели Берни что-то заподозрил?

Таннер бесшумно покинул спальню, спустился вниз и вышел во двор.

— Я ждал, что встречу тебя здесь... — Берни сидел у края бассейна, задумчиво глядя на ровную поверхность воды. — Вечер прошел сегодня ужасно.

— Мне так не показалось.

— Значит, ты просто ослеп и оглох. Это была ненастная ночь в Малибу... Если бы у нас были кинжалы, вода в бассейне давно окрасилась бы кровью.

— Твое воображение явно в плену голливудских штампов. — Таннер уселся рядом с ним и спустил вниз ноги.

— Я писатель. Я наблюдаю и анализирую.

— По-моему, ты не прав, — сказал Таннер. — Просто у Дика неприятности: он сам мне об этом сказал... А Джо напился. Ну и что?

Остерман подался вперед.

— Ты, вероятно, удивишься, почему я вышел из дома и сижу здесь у бассейна. Меня привела сюда какая-то подсознательная мысль, что ты не сможешь сегодня спать, как и я.

— Ты меня заинтриговал.

— Я не шучу. Нам пора поговорить.

— О чем?

Остерман поднялся и закурил. Немного помедлив, он спросил:

— Что ты больше всего хочешь? Что ты хочешь для себя и для своей семьи?

Таннер не поверил своим ушам: Остерман начал разговор самыми банальными, избитыми фразами. Однако Джон ответил так, будто воспринял вопрос всерьез.

— Покоя, наверное... покоя, надежной крыши над головой, обычных человеческих благ... Такой ответ ты ожидал услышать?

— Я не о том. Все это у тебя есть, сейчас по крайней мере.

— Тогда я тебя не понимаю...

— Тебе никогда не приходило в голову, что ты уже давно лишен возможности выбирать? Что ты не живешь, а лишь выполняешь определенные функции?

— По-моему, это естественно. Я с этим не спорю.

— Ты и не сможешь спорить. Система не позволит тебе... Ты умеешь что-то делать, ты этому научился и обречен заниматься этим до конца своих дней. И спорить тут бесполезно.

— Из меня не получился бы физик-ядерщик, а ты не годишься в нейрохирурги, — пожал плечами Таннер.

— Конечно, все относительно. Но то, что я говорю, не просто фантазии. Всеми нами управляют силы, которые мы сами не способны контролировать. Мы достигли того возраста, когда человек становится профессионалом, но в этом есть и дурное предзнаменование. Мы живем и работаем внутри заданного нам круга; нам не дано переступить черту, даже оглянуться... А ты, боюсь, связан еще больше, чем я. У меня, по крайней мере, есть возможность выбрать, на какую тему писать очередную мыльную оперу, но все-таки всего лишь мыльную оперу и ничего больше... Мы задыхаемся.

— Я — нет. Мне не на что пожаловаться. Меня в моем положении все устраивает.

— Но у тебя же нет крепких тылов! У тебя ничего нет! И не пытайся возражать мне. Ты даже еще не расплатился за это... — Остерман сделал выразительный жест рукой, указывая на бассейн, дом и двор Таннера.