Борис Акунин - Шпионский роман

Замучишься искупать, криво усмехнулся Егор, вспомнив про бутылку с керосином. Но вслух, конечно, ничего такого говорить не стал.

В дверь позвонили еще раз, нетерпеливо.

Шеф кивнул:

– Я тебе, Ираидочка, верю. Значит, так. Идешь к двери, отдаешь насос… Где он кстати?

– Вот, на галошнице.

– Отдаешь насос и говоришь: «Я из ванной. Шурка. Бери и катись». Плечо ему покажи в щель, голое.

Петракович с готовностью кивнула. Сдернула гимнастерку.

– Сапоги! – показал Октябрьский. Скинула и сапоги.

Егор, не дожидаясь команды, прокрался в прихожую и встал так, чтобы створка, распахнувшись, его прикрыла.

Громко шлепая по линолеуму, арестованная направилась к двери. Голову наскоро обмотала полотенцем.

– Шурка, ты чего растрезвонился? – крикнула она. – Я из ванной!

Егор ждал, что она приоткроет дверь и высунется, но вместо этого Петракович зачем-то повернула в замке ключ, вынула его и отшвырнула в сторону, а сама как заорет:

– Беги! Милый, беги! Здесь заса…

В ответ дверь взорвалась грохотом и щепками. На дерматиновой обшивке густо, одна к одной, вспучились неряшливые дырки.

Дах-дах-дах-дах-дах!

Женщину кинуло к стене, на вешалку. Сверху посыпалась одежда, шляпки, перчатки.

– Егор! – отчаянно закричал из кухни шеф. – Не упусти!

Дорин рванул дверь, но замок держал крепко, а ползать по полу за ключом было некогда – с лестницы донесся звук убегающих ног.

Тогда Егор взялся за ручку обеими руками, дернул что было сил – и створка вылетела из пазов за милую душу, вместе с половиной косяка.

Когда лейтенант выскочил на площадку, там уже никого не было.

Без колебаний Егор одним прыжком преодолел весь пролет, больно ударился плечом и грудью о стену, но не задержался ни на секунду.

Точно таким же манером прыгнул через еще один пролет – там, на нижнем этаже, площадка была просторнее, и Дорин каким-то чудом сумел удержаться на ногах.

Развернулся – и увидел спину несущегося по ступенькам мужчины.

Спина была военная – защитного цвета, с портупеей.

Егор сиганул вниз в третий раз, теперь уже на плечи бегущего.

Влетел в него всей массой, с хрустом впечатал лицом в стену и сразу, пока тот не опомнился, заломил руки.

Выпавший пистолет звонко крутился на плиточном полу. Но неизвестный не попытался дотянуться до оружия. Он не брыкался, не пробовал расцепить Егорову хватку. Вместо этого дернул подбородком книзу, вгрызся зубами в воротник.

Яд! – пронеслось в голове у Дорина.

Он отвел правую руку и коротко, но мощно двинул по крепкому рыжеватому затылку – чтоб без сотрясения, но в нокаут.

Мужчина ткнулся лбом в пол, затих.

Сверху по лестнице бежал и остальные. Но Егор не стал дожидаться – скорей прощупал воротник задержанного. Под петлицей точно что-то было, похоже ампула.

– Ну, Дорин, это был не прыжок, а полет сокола, – сказал старший майор, опускаясь рядом на корточки.

Этажом выше и этажом ниже высыпали жильцы. Еще бы – и пальба была, и ор, и грохот.

– Граждане! Немедленно вернитесь в свои квартиры! – кричали оперативники.

А Октябрьский улыбался.

– Ну, показывай, кого заклевал, сталинский сокол. Уж это точно Вассер. Сколько ждали этой встречи.

Егору и самому не терпелось. Он взял бесчувственное тело за плечи, перевернул.

Увидел оскаленный рот, закатившиеся глаза. Лицо довольно молодое, с бледными веснушками. На малиновых петлицах три шпалы – капитан госбезопасности, на груди сверкает свежей эмалью орден Красного Знамени.

Хорошо еще орден Ленина не навесил, сволочь, подумал Дорин и поглядел на Октябрьского.

Тот больше не улыбался. Пальцы в перчатке судорожно оттягивали ворот.

Похоже было, что капитан ему знаком.

Комната была совершенно белая: стены, потолок, занавески, даже оконные стекла замазаны белилами. В высоком кресле сидел рыжий человек со срезанным воротником, с дыркой на месте сорванного с френча ордена, так туго пристегнутый к подголовнику, подлокотникам и ножкам, что не мог пошевелить ни единым членом. Егор смотрел на него и думал, что примерно в таком же состоянии он провел почти месяц. Однако с ним не делали того, через что предстояло пройти рыжеволосому. Что именно это будет, Дорин пока не знал, но заранее настраивал себя на твердость и выдержку.