Евгений Коршунов - И придет большой дождь…

Было видно, что человек умирал здесь долго и мучительно, исходил кровью час, может быть, два…

За проходной начинался двор, заросший зеленью. Еще несколько часов назад здесь был образцовый порядок. Теперь по клумбам, по газонам поспешно шагали любопытные жители Каруны, которые раньше и мечтать не смели о том, чтобы попасть во дворец.

Само здание напоминало яичную скорлупу, с размаху расколотую сверху. Черные потеки тянулись от купола по стенам вниз, из высаженных взрывом окон клубились дымки. Было удивительно тихо. Так тихо, что отчетливо слышалось, как тонко журчит вода, падающая из развороченной трубы водопровода.

Яркое солнце безжалостно светило сверху, сквозь пробитую крышу, освещая изнутри комнаты, засыпанные обломками мебели, штукатурки, блестками стекла.

Душно тлели ковры, сухо пылали яркие дорогие ткани…

Петр обошел дворец и попал на задний двор — цементный, пустой. В его длинной серой стене была еще одна проходная. Здесь тоже шла тяжелая борьба — телефон был разбит вдребезги, на полу бурые коврики крови.

За проходной открывался другой двор, полный длинных роскошных автомашин последних марок. Здесь уже бродили любопытные. А рядом, вдоль ряда цементных каморок, жилья челяди, сидели женщины. Не понять — были ли они старые или молодые. Они сидели, прислонившись к стене, накрыв головы покрывалами, посыпанные голубым пеплом, и тихо раскачивались.

Было что-то жуткое, сиротливое в этом безмолвном, мерно раскачивавшемся ряду горестных фигурок. Петр поднял фотоаппарат, потом побежал догонять Войтовича и Жака Ювелена, прошедших вперед и уже стоявших у стены небольшого цементного строения. Старик северянин что-то говорил им, показывая на стену. Войтович щелкал фотоаппаратом. Оглянувшись и заметив Петра, он махнул ему:

— Давай сюда!

— …и когда наш господин выбежал, — рассказывал старик, — они его схватили. Сначала они застрелили шофера — вот та большая машина — видите? Он уже завел мотор… Потом они поставили нашего господина вот здесь — у стены этой уборной, и солдат поднял пулемет. Тут выбежала старшая жена господина. «Во имя аллаха, — умоляла она, — убейте и меня!» Солдат начал стрелять. И господин и жена упали. Но господин обманул их: его невозможно убить. Его душа вылетела и превратилась в голубя. Потом она превратится в леопарда и вернется, чтобы отомстить.

Старик был дряхлый, шепелявый. Он говорил на местном языке, и Жак то и дело переспрашивал его.

— Господин брал меня в Мекку, — сказал старик. — Видите? Он ткнул пальцем в свою грязноватую чалму.

— Он был святой человек…

Петр нагнулся к стене. Она была прочерчена голубой бороздой — наискосок, словно кто-то прошелся тупым зубилом. В одном месте бурело расплесканное пятно. На земле тоже запеклась кровавая лужа. Здесь же валялся куриный пух…

— Наверное, курицу резали, — фыркнул Жак.

Старик стоял, не уходил. Затем он робко напомнил о себе:

— Батуре, даш, — что значило: «Белый человек, милостыню…»

Войтович протянул монету. Старик моментально спрятал ее в складки своего одеяния и потащился на передний двор искать новых слушателей.

— Думаешь, все-таки его убили? — спросил Анджея Петр.

— Куда отсюда выскочишь! — махнул тот на бетонные стены.

— Надо уезжать, — мрачно заявил Жак. — Я работал в этих краях пять лет, северян знаю… Быть здесь большой резне. Ведь убили премьера-то! Слыхали, что говорит старик?

Вернуться в шале, сложить вещи и прихватить с собой котенка было делом нескольких минут. Улицы по-прежнему пусты. Лишь броневики и «джипы», набитые солдатами, носились по ним на бешеных скоростях. Да еще с аэродрома время от времени взлетали старенькие самолеты, которые, покружив немного над городом, улетали куда-то в саванну.

— Только бы не закрыли дороги, — встревоженно пробормотал Жак.

Но дороги закрыли.

Едва они проскочили дворец Победы, как увидели впереди толпу. Люди тесно стояли в пыльной желтой траве по обочинам дороги и с веселым интересом наблюдали за мечущимся человеком в голубой рубахе летчика, но без форменной фуражки. Он с криками размахивал пистолетом перед носом у остолбеневшего от испуга толстяка северянина. Солдаты в надвинутых на лбы касках тем временем выкидывали из розового «мерседеса» толстяка какие-то тряпки. Три женщины, закрывши лица, испуганно жались друг к другу на заднем сиденье.

— Не знаешь, что происходит? — потрясал пистолетом летчик. — В Кадо, говоришь, собрался? А это кто? Жены?