Иосиф Лоркиш - Невидимые бои

Ох как досталось чекисту за те полчаса, пока шел проклятый обстрел! Лучше бы оставаться на улице, под снарядами! Усталые, убитые горем женщины выложили Виктору всё, что у них накипело на душе. Досталось ему и за Бадаевские склады, и за то, что «под Ленинград немцев пустили!». «Чем тут порядки наводить, такой молодой, здоровый парень, лучше бы ты на фронт пошел! — кричали женщины. — Наши там гибнут, а ты?!»

Что он мог сказать этим людям? Где найти для них утешение? На язык просились только старые, затрепанные слова: думайте о детях, крепитесь, не вы одни, что же делать… Он достал из кармана пару кубиков кофе, полученных вместо сахара, торопливо согрел кипятку, сунул женщинам жестяные кружки. Постепенно рыдания стихли, — даже на слезы у измученных людей больше не оставалось сил.

— Сейчас несчастье у всех, — пробовал успокаивать их Волосов, — у всех горе…

— А я-то… я-то… — вдруг снова, в полный голос, закричала одна, — все думала, может, в отпуск его отпустят, как Ли-и-изи-ного…

— В отпуск? — удивился лейтенант и сразу же насторожился: неужели — след? Ведь отпусков сейчас не бывает.

— Да одно название, что отпуск, — глотая слезы, рассказывала женщина. — Просто на Волховском он служил, прислали сюда в командировку, ну и заскочил домой на побывку. Лиза светилась вся, весь дом ей завидовал. О-о-о!..

Осторожно расспросив женщин, Волосов узнал, что действительно к Елизавете Травниковой из сороковой квартиры недавно приезжал с фронта муж — Николай. А через несколько часов Виктор сумел выяснить: Николай Травников, телеграфист с Центрального почтамта, выбыл в июле 1941 года в действующую армию, пропал без вести и в списках командированных в Ленинград, естественно, не значится.

Да, кажется, он действительно напал на второй след.

— Итак, подведем некоторые итоги, — сказал Озолинь. Он уже приступил к работе и сразу же включился в операцию.

— Голосницына — раз. Травникова — два. Ольгино — три, — продолжал он. — Это уже нечто. Хотя еще и маловато. Обстановка в Ольгине пока еще не ясна. Но можно надеяться, что либо Голосницына, либо Шестая Советская выведут нас и на Ольгино.

Морозов молча кивнул и записал что-то в своем блокноте.

Когда чекисты уже расходились, Озолинь вдруг остановил всех.

— Минутку, товарищи, — сказал он. — Хочу отметить инициативные действия нашего молодого товарища — Волосова. — И он посмотрел на Виктора.

— Так ведь это случайно, товарищ капитан, — смущенно пробормотал Виктор.

— Случайно? — переспросил Озолинь. — Ну что ж, элемент случайности в нашем деле не исключен. Важны правильные выводы из каждого, казалось бы случайного, факта. Чекист должен уметь слышать, видеть, наблюдать, обобщать, проявлять терпение и настойчивость. И все эти качества у вас, по-моему, есть, — он усмехнулся, — несмотря на «случайность». Вот так.

Виктор порозовел. Морозов и Воронов засмеялись.

На Кировском мосту стоял человек. Засунув руки в карманы и зябко съежившись, он упорно смотрел на густую, тяжелую воду, которая чуть поблескивала в полыньях. У ног его стоял небольшой чемоданчик.

…В кабинете у Полякова зазвонил телефон. Оторвавшись от бумаг, Александр Семенович потер виски и снял трубку:

— Так… Так… Довезли до Финляндского вокзала?.. Шел к нам?.. Так… На мосту? Ну хватит! Он, кажется, собирается уйти от ответственности. Немедленно берите и везите его сюда. К Морозову.

Через несколько минут к человеку, одиноко стоявшему на мосту, подошли двое военных и предложили ему сесть в машину. Он не спорил, только, волнуясь, спросил:

— Куда вы меня?

— Туда, куда вы шли, — ответил Воронов. Человек устало откинулся на спинку сиденья…

В кабинет к Морозову его привели Воронов и Волосов. Морозов внимательно посмотрел на задержанного:

— Садитесь и успокойтесь, Прозоров… Сергей Иванович… Ну вот. А теперь рассказывайте.

Прозоров кивнул.

— Рассказывайте. Только говорить надо всё!

Прозоров, волнуясь и торопясь, начал длинную и тяжелую для него исповедь.

Нелегкой была его жизнь. Отец, мелкий чиновник земской управы, а потом заведующий канцелярией земотдела исполкома, был незаметен и богобоязнен. Нужда в доме была страшная. Но ропота мальчик никогда не слышал, только: «За грехи терпим».

— Помни, Сережа: на службе — трудись, перед людьми не гордись, перед богом смирись, — не раз говорил отец.