Джон Ле Карре: Шпион, выйди вон

– Билл выполняет работу государственной важности. Боюсь, не могу вам рассказать подробнее, да и вам не стоит об этом нигде упоминать. Несколько дней назад он уехал за границу с секретным заданием. Он будет отсутствовать некоторое время. Может быть, несколько лет. Ему нельзя было никому говорить, что он уезжает. Он хочет, чтобы вы забыли его. Поверьте, мне действительно ужасно жаль, что так вышло.

Он успел это сказать до того, как она разразилась потоком брани. Он не слышал всех ее слов, потому что она при этом визжала и вопила так, что звон стоял, и когда ребенок услышал ее с верхнего этажа, он тоже начал орать. Она ругалась на. чем свет стоит, причем ругань ее была направлена не на него, и даже не на Билла, она просто ругалась в пустоту с сухими глазами, недоумевая, каким идиотом, каким последним кретином надо быть, чтобы сегодня верить правительству. Затем ее настроение изменилось. Смайли заметил, что по всем стенам развешаны картины Билла, главным образом, портреты этой девушки: некоторые были уже закончены, и все они несли на себе отпечаток какой-то ограниченности, обреченности по сравнению с его более ранними работами.

– Вы ведь не любите его или я не права? Я же вижу, – сказала она. – Почему же вы делаете за него эту грязную работу?

На этот вопрос у него, кажется, тоже не было готового ответа.

Возвращаясь на Байуотер-стрит, он снова заподозрил, что за ним следят, и позвонил Мэнделу, чтобы назвать ему номер такси, которое сегодня уже дважды попалось ему на глаза, и попросить немедленно навести справки. На этот раз у Мэндела никто не отвечал до глубокой ночи; Смайли спал тяжело и проснулся в пять часов. К восьми он снова приехал в Саррат и застал Хейдона в приподнятом настроении. Следователи его больше не беспокоили; Краддокс сказал ему, что уже достигнута договоренность об обмене и завтра или послезавтра он сможет уехать. В его просьбах уже слышались прощальные нотки; остаток его зарплаты, а также суммы, положенные ему за некоторые разовые работы, следует перечислить через Московский Народный банк, который, кроме этого, должен будет распорядиться его почтой. В бристольской галерее Арнольфини есть несколько его картин, среди которых ранние акварельные зарисовки из Дамаска, которые он очень хотел бы вернуть себе. Не может ли Смайли ему это устроить? Затем легенда о его исчезновении.

– Тяни время, – посоветовал он. – Говори, что меня отправили в командировку, придай этому всему больше таинственности, растяни на пару лет, а потом как-нибудь выведи меня из игры…

– О, я думаю, мы как-нибудь сообразим, спасибо, – прервал его Смайли.

За то время, что Смайли знал его, Хейдон впервые побеспокоился об одежде. Он хотел по приезде туда выглядеть более или менее прилично, сказал он, первые впечатления ведь так важны.

– Эти московские портные – нечто невообразимое. Оденут тебя как какого-нибудь паршивого кладбищенского сторожа.

– Это точно, – подтвердил Смайли, чье мнение о лондонских портных было ничуть не лучше.

Ах да, есть один парнишка, добавил он небрежно, его дружок, морячок, живет в Ноттинг-Хилле (Бедный район в западной части Лондона).

– Лучше всего дай ему пару сотен, чтобы заткнулся. Это ведь можно как-нибудь провернуть через специальный фонд?

– Думаю, можно.

Он нашел адрес. После всего этого, поддерживая дух дружеской беседы, Хейдон перешел к тому, что Смайли назвал деталями.

Он отказался обсуждать какие бы то ни было подробности как его вербовки, так и вообще его отношений с Карлой, длящихся всю жизнь.

– Всю жизнь?! – тут же переспросил Смайли. – Когда же вы познакомились?

Все заявления, которые он услышал вчера, показались ему вдруг абсурдными, но Хейдон ни за что не хотел развивать дальше эту тему.

Начиная примерно с 1950-го, если верить Хейдону, он в качестве подарков время от времени передавал Карле кое-какую избранную информацию. Эти его первые попытки ограничивались тем, что, как он рассчитывал, даст русским в отдельных моментах преимущество над американцами; он «очень скрупулезно следил за тем, чтобы не отдать им чего-нибудь такого, что может принести вред нам», равно как и нашим агентам, работающим в стане противника.

Суэцкая авантюра в 1956-м окончательно убедила его в незначительности места, занимаемого Великобританией на мировой арене и в ее неспособности воспользоваться историческим шансом, не говоря уже о том, чтобы вносить весомый вклад в мировые дела. Срыв американцами британской акции в Египте парадоксальным образом послужил дополнительным стимулом его решения. Таким образом, можно сказать, что с пятьдесят шестого он по идейным соображениям окончательно стал советским «кротом» с неограниченными перспективами. В шестьдесят первом он официально получил советское гражданство, а на протяжении следующих десяти лет – два советских ордена; самое интересное, что он не мог вспомнить, какие именно, хотя и утверждал, что это были «высшие награды». К сожалению, постоянные заграничные командировки в этот период ограничивали его допуск; и поскольку он добивался того, чтобы его информация использовалась, где только возможно, – «а не попадала в какой-нибудь дурацкий советский архив», – его работа в то время была столь же опасной, сколь и неровной. Когда он вернулся в Лондон, Карла прислал ему в качестве помощника Полли (очевидно, так Полякова называли все его близкие знакомые), но Хейдон посчитал неудобным находиться под постоянным прессом тайных свиданий, особенно если учесть то количество материала, которое ему приходилось фотографировать.