Джон Ле Карре: Война в Зазеркалье

Передадите дважды, Фред, и заканчивайте. Он переключил на прием, выдвинул лист бумаги на середину стола и вдруг, когда уже начал принимать Джека, обнаружил, что ему нечем писать.

Он встал и огляделся в поисках блокнота и карандаша, спина сразу взмокла. Их нигде не было видно. Он торопливо опустился на четвереньки и стал шарить в густой пыли под кроватью, нашел карандаш, но не нашел блокнота. Вставая, услышал щелчок из наушников. Он подбежал к столу, прижал один наушник к уху, одновременно стараясь удержать другой рукой листок так, чтобы тот не скользил и чтобы в углу под своим донесением он мог записывать.

«QSA 3: прием хороший» – вот все, что ему передали. «Держись, малыш, держись», – пробормотал он. Он сел в кресло, переключился на передачу, посмотрел на свое зашифрованное донесение и отстучал «сорок два», потому что было сорок две группы букв. Правая рука была потной, грязной от пыли и болела – наверное, из-за рюкзака. Или от схватки с тем парнем.

Ни в коем случае не надо торопиться, говорил Джонсон. Мы будем слушать эфир: вы не на экзамене. Он вытащил из кармана платок и вытер с рук грязь. Он чувствовал ужасную усталость, почти физическое отчаяние, но лишь как мимолетное ощущение вины, которое возникает перед тем, как заняться любовью. Группы по четыре буквы, сказал Джонсон, необязательно передавать все за один раз, Фред, можете в середине сделать небольшой перерыв, если хотите. Две с половиной минуты на первой частоте, две с половиной на второй, вот как надо, а миссис Хартбек потерпит. Под девятой буквой он провел карандашом жирную черту, потому что здесь следовал специальный сигнал. Об этом он позволял себе думать только мельком.

Он прижал ладони к лицу, желая собрать остатки сил и получше сосредоточиться, затем взял ключ и начал выстукивать. Держите руку посвободней, указательный и безымянный на ключе, большой – снизу, кисть на стол не опускайте. Фред, дышите равномерно, вы увидите, что так вам будет легче.

Господи, почему рука двигается так медленно! Он даже убрал руку с ключа и стал беспомощно глядеть на свою раскрытую ладонь; вытер левой рукой обильный пот со лба и почувствовал, что ключ скользит по столу. Кисть слушалась плохо: этой рукой он убил того парня. Все время он произносил про себя – точка, точка, тире, потом К, эту букву он всегда помнил, точку между двух тире – губы произносили буквы, а рука не слушалась, он все равно что заикался, и тем сильнее, чем больше произносил слов, и тот парень сидел в голове, только тот парень. Возможно, работа с ключом Морзе шла быстрее, чем ему казалось. Он потерял ощущение времени; глаза заливало потом, он больше не мог вытирать лоб. Он продолжал шептать точки и тире, он знал, что Джонсон злился бы на него, потому что следовало думать про точки и тире, а думать надо было в музыкальной форме, ти-таа, таа, как делают профессионалы, но Джонсон не убивал того парня. Сердце стучало чаще, чем ключ, рука будто отяжелела, а он все продолжал выстукивать, потому что больше ему ничего не оставалось делать, только это его держало: все тело разваливалось. Теперь он уже ждал, когда за ним придут, даже желал этого – берите меня, забирайте, – он хотел услышать шаги. Дайте мне вашу руку, Джон.

Когда наконец все закончил, он встал и шагнул к кровати. С полным равнодушием взглянул на лежавшие рядком поверх одеяла кварцы, нетронутые, готовые к работе, последовательно пронумерованные.

* * *

Эйвери посмотрел на часы. Было четверть одиннадцатого.

– Он выйдет в эфир через пять минут, – сказал он.

Вдруг Леклерк провозгласил:

– На проводе Гортон. Он получил телеграмму из Министерства. Наверняка для нас какие-то новости. Сюда высылают курьера.

– Что бы это могло быть? – спросил Эйвери.

– Думаю, венгерские дела. Донесение Филдена. Мне, возможно, придется вернуться в Лондон. – Он довольно улыбнулся. – Но вы, пожалуй, и без меня справитесь.

Джонсон в наушниках сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, принесенном с кухни. Трансформатор темно-зеленого передатчика мягко жужжал; шкала настройки с включенной подсветкой бледно сияла в полумраке чердака.

Холдейн и Эйвери сидели на неудобной скамье. Перед Джонсоном лежали блокнот и карандаш. Он снял наушники и сказал стоявшему рядом Леклерку:

– Я буду вести прием как полагается, сэр, и все расскажу вам. И все запишу, тоже на всякий случай.

– Я понимаю.

Они молча ждали. Вдруг – для них это было волшебной минутой – Джонсон выпрямил спину, резко кивнул им, включил магнитофон. Он улыбнулся, быстро переключился на передачу и начал выстукивать.