— Ну у нас-то не медовый месяц, — отозвалась Мери. — Да и вообще молодоженов тут не видно.
Она с любопытством рассматривала пассажиров, занимавших ее сейчас куда больше, чем мои попытки завязать беседу. Места наши оказались в конце вагона, рядом с баром. Это было стратегически важно. Напротив нас расположилась женщина средних лет в серой меховой шубе, якобы из шиншиллы. Рядом с ней сидела девушка лет восемнадцати, темноволосая, хорошенькая и с виду смышленая. В вагоне не нашлось ни одного мужчины, который, как бы случайно, не задержал на ней взгляда.
Темные, с поволокой, глаза девушки смотрели отнюдь не застенчиво. Она, в свою очередь, оглядывала тех, кто обращал на нее внимание.
— Не смотри так, детка, — сказала ей женщина в шубе «под шиншиллу».
Судя по всему, это были мать и дочь. Вначале у меня создалось впечатление, что мать, смирившись с возрастом, вышла из игры. После того как она сняла шубу, я в этом засомневался. Ее платье, плотно облегавшее фигуру, подчеркивавшее грудь и донельзя затянутое в талии, подошло бы женщине лет на десять моложе. Таким матерям, подумал я, хочется, чтобы их принимали за старших сестер дочерей, но так обычно не получается. Чуть позже я выяснил, что женщину зовут миссис Тессинджер, а ее дочь — Ритой.
Ритин интерес к окружавшим ее смертным был неутолим.
С невинным высокомерием своих неполных двадцати она разглядывала тридцатилетнего мужчину, развалившегося в кресле с моей стороны примерно в середине вагона.
Лицо мужчины, продолговатое и угрюмое, оставалось сизоватым после недавнего бритья. Глазки, маленькие и темные, были близко посажены. Над низким лбом торчал темный ежик жестких волос. Синий саржевый костюм сидел на нем так складно, словно он в нем родился. Этот человек напомнил мне черноволосого Урию Гипа. Имя этого персонажа я запомнил с великим трудом, но зато на всю жизнь.
— Интересно, почему у него такой недовольный вид? — недоумевала Рита Тессинджер, будто мужчина был недостаточно благодарен ей за возможность вдыхать воздух, который она выдыхала с помощью изящного движения диафрагмы.
— Пожалуйста, не обсуждай присутствующих, детка, — пропела миссис Тессинджер, как пластинка с записью Эмили Пост.
— А о чем же тогда говорить?
— Мы бы могли побеседовать о погоде, — с готовностью предложила женщина, сидевшая по другую руку от Риты. — Ужас, правда? Ветер с озера пронизывает до костей. Мне милее солнечный Юг.
— Я люблю Юг, — поддержала ее Рита, чтобы все поняли, что она там бывала. — Но Чикаго я тоже люблю. Он такой оживленный.
— Большой город — вот все, что о нем можно сказать. С меня довольно больших городов, — устало произнесла Ритина соседка, словно она повидала за свою жизнь немало больших городов. Я не был уверен, что так уж близко.
Женщине было за пятьдесят. Остроносая, с грубоватым, сильно накрашенным лицом, в ярко-синем костюме и пунцовой, под цвет румян, блузке. Однако, несмотря на полнейшее отсутствие вкуса, что-то в ней было. Немолодые, скрытые под тушью для ресниц глаза внимательно изучали окружающих. Когда женщина двигала руками, а руки ее, не находя покоя, все время дрожали от нервного возбуждения, на них позвякивал дорожный набор искусственных украшений. И все же что-то в ней было. Скорей всего, за плечами у нее остались большие дела, которые принесли ей богатство и власть.
Заметив, что я разглядываю ее, Мери, не удержавшись, прошептала мне на ухо по-женски ехидно:
— Ну и шляпа, правда, кошмар?
Шляпа на самом деле была кошмарная. Огромная, беспорядочно утыканная перьями. Да и вообще женщина была кошмарная.
Ее сосед, судя по всему, держался иного мнения, поскольку он то и дело косился на нее с нескрываемым любопытством.
Сам он, пожалуй, только этим и был интересен. Неловкие попытки завязать разговор, тщательно подстриженные редеющие волосы, широкие, оплывающие жиром плечи, мясистые скрещенные лодыжки в шелковых носках, тесноватый, успевший измяться костюм в елочку, дорогой кричащий галстук — все говорило о том, что он преуспевающий американский бизнесмен. По его рукам, большим и натруженным, было заметно, что в свое время ему пришлось ими хорошенько поработать. Красивый рубиновый перстень свидетельствовал о том, что больше работать руками ему не придется.
Поезд вздрогнул, ожил и, дернувшись раза два-три, тронулся, подав пример американскому бизнесмену.
— Наконец-то поехали! — произнес он, обращаясь к объекту своего внимания. — Я уж думал, мы никогда не сдвинемся с места.
Читать дальше