Леонид Николаев - Феникс

Наедине с собой он был откровенен, перебирал все, что могло попасть в руки Рахманова. Многое составляло ценность для Азиза. Но что именно?

Первым не выдержал круглолицый. Уже когда Саид стал подниматься, сидел, облокотясь на дощатую стену, Азиз уронил крупинку:

— Ты друг… а может, брат Чокаева?

Неожиданная крупинка. Необъяснимая. Сердце заныло.

— Теперь мы братья…

— Нет. Не теперь… Раньше…

— Может быть, и раньше… Ты тоже побратался с Чокаевым еще дома… Потому и поднял руки…

— Врешь! Ты первый…

— Возможно, я… на секунду раньше…

— Э-э… Я ничего не знал о нем, — решительно отмахнулся круглолицый… — А ты… Ты…

— Что я?..

Азиз замер, остановились слова. В пути. Сам остановил их. Решал что-то. Потом выпалил — была не была.

— Нажант, Сюр ла Мер, 7.

Ах, вот оно что. Азиз знает адрес Мустафы. От него. Саида, узнал. Проговорился, значит. Что же еще знает?

— В каком кишлаке эта улица? — с грубой издевкой спросил Саид.

— В Париже…

— А ты не ошибся?

— Ха! За кого ты меня считаешь… — Без тени смущения, нисколько не таясь, Азиз забрался под шинель, повозился там и извлек огрызок бумаги. Газетной. На этом огрызке было выведено что-то чернильным карандашом. — Сюр ла Мер, семь, — прочел круглолицый и улыбнулся от удовольствия. Добавил по-тюркски: — Ет-тинчи. Ну как, брат?..

— Хорошо.

Саид тоже улыбнулся. И тоже с удовольствием.

— Только напрасно трудился. По этому адресу мы к нему не попадем.

Вскинул левую бровь Азиз. Наклонил голову — он был несколько озадачен таким оборотом дела.

— Э-э, брат, не морочь голову. Она и так у меня лопается от забот…

— Не увеличивай их. Мустафа живет сейчас в Берлине… Я опоздал в гости к своему дядюшке ровно на полтора года…

— А ты шел в Париж?..

— Теперь это уже не имеет значения…

— Нет, нет… А все остальное?

— Что…

— Э-э. Ты хитрый… Ты очень хитрый, брат…

«Что же все-таки я сказал ему? Какая тайна запечатлена на этом лоскутке бумаги? Немного написано. Если все о Чокаеве, то опасность не так уже велика, хотя осведомленность пленного о главе Туркестанского комитета сама по себе подозрительна. Дьявол этот Азиз, он чует тайну. Надо отвести его от нее».

Саид прибег к старой уловке: опустил веки, вздохнул тяжело. Затих. Но провести круглолицего было не так-то легко.

— Ты хочешь, чтобы я ушел… Нет, я не уйду…

Он посидел около лейтенанта. Молча. Голова, которую он оберегал от забот, опять трудилась, и Азиз стал тереть легонько виски. Вдруг поднялся:

— Я уйду… Уйду! Но ты сам будешь искать Азиза… Будешь искать…

Пришлось искать. Он вышел из барака, как только окреп. Как только ноги смогли нести его тело, не подгибаясь. Ветер хозяйничал, и в бараке к нему привыкли, но за дверью он все же захватил Саида. Качнулся, ухватился рукой за косяк. Снова поплыли перед глазами зеленые круги. Тошнота подкатилась к горлу. Но устоял. Не упал на мокрый снег.

Снег таял. Второй день.

Холмик посреди двора уменьшался. Снова стал похож на саван. Снова угадывалась рука Селима, простертая на земле. Белая, одетая в холодную вату.

Люди не то грелись на солнышке, не то смотрели на холм. Ждали будто. А когда вдруг осела белая пелена и глянуло плечо Селима, все ушли в бараки. Ушел и Саид.

Лег. Уткнулся лицом в мятую, пахнущую прелью солому. Задохнулся в ней. Задохнулся — тоской и болью.

И вот тут он решил:

«Ничто не берет Иуду — ни голод, ни тиф, ни случайная пуля немца, что стоит с автоматом на вышке и иногда для порядка щелкает по забору — отгоняет пленных от запретной зоны. Ничего. И он все-таки умрет. Расплатится за все. За Селима».

Именно за Селима. Теперь понял Саид, почему расстрелянный лежит на дворе. Напоминает людям о мщении. Небо взывает к мести.

И за себя. Нет, за тайну, что в нем, в Саиде. За нее. Во имя ее.

Он сам вынес приговор Азизу. Прошептал его. А может, лишь мыслью повторил.

Людей гнали хоронить мертвых. На высотину, в лесок, что за лагерем. Рыть могилы. Саид встал. Пошел. Его задержал старший по блоку:

— Слаб. Не сможешь.

— Смогу.

— Зачем тебе это?

— Я хочу есть. Могильщиков кормят в первую очередь.

Он шел за Азизом. Круглолицый водил наряд к могилам: ему доверили немцы. Комендант доверил. Всего лишь два конвоира сопровождали могильщиков. Тридцать человек и два эсэсманна. Азиз не в счет. Он ответственный. И за живых, и за мертвых.

Лопат было десять. Их несли впереди. На троих одна. Она должна работать без перерыва, люди могут меняться. Не потому, что им положен отдых. Просто у них нет сил.