Грэм Грин - Ведомство страха

Состав был длинный, и, когда он дошел до последнего вагона первого класса, носильщики уже захлопывали двери в начале поезда. Роу так привык к неудачам, что удивился, когда, отодвинув дверь, сразу увидел Хильфе.

Хильфе был в купе не один. Напротив сидела старая дама, которая, заставив его сложить руки люлькой, наматывала на них шерсть, и теперь на Хильфе были надеты наручники из толстой, сальной и грубой пряжи для матросских носков. Правая рука не сгибалась, – запястье было забинтовано и положено в самодельный лубок, и на все это старая дама наматывала и наматывала шерсть. Зрелище показалось Роу нелепым и жалким, он видел оттопыренный карман, где лежал револьвер, а во взгляде, который бросил на него Хильфе, не было ни дерзости, ни насмешки, ни злобы, в нем читалось только унижение. Ничего не поделаешь, Хильфе всегда пользовался успехом у старых дам.

– Пожалуй, нам приятнее будет поговорить в другом месте, – сказал Роу.

– Она глухая, – сказал Хильфе, – глухая как тетерев.

– Добрый вечер, – сказала дама, – Говорят, что уже подняли желтый.

– Да, – подтвердил Роу.

– Безобразие, – сказала дама, продолжая наматывать шерсть.

– Отдайте негатив, – сказал Роу.

– Анна должна была задержать вас подольше, Я же просил ее дать мне время. В конце концов, это было бы лучше для нас обоих – добавил он с унынием.

– Вы слишком часто ее обжуливали, – сказал Роу. Он сел рядом и стал смотреть, как нитки ложатся друг на друга.

– Что вы собираетесь делать?

– Подожду, пока поезд пойдет, а потом дерну стоп-кран.

Вдруг где-то поблизости грохнули орудия – один, два, три раза. Старая дама глянула вверх, словно услышала какой-то невнятный звук, вторгнувшийся в ее тишину. Роу сунул руку в карман Хильфе и переложил револьвер к себе.

– Если вы хотите курить, мне это не мешает, – сказала старая дама.

– Нам надо переговорить, – сказал Хильфе.

– Нам не о чем разговаривать.

– Что им даст, если они схватят меня, а фотографий так и не получат?

Роу начал было объяснять:

– Сами по себе фотографии для них не важны. А вы… – Но тут же подумал: нет, важны. Откуда я знаю, что Хильфе их кому-то не передал? Если он их куда-нибудь спрятал, он мог договориться о тайнике с другим агентом… если их и найдет кто-нибудь посторонний, они могут пропасть. – Хорошо, поговорим, – сказал он. В этот миг над Паддингтоном оглушительно заревела сирена. На этот раз зенитки затакали где-то очень далеко – шум был похож на удары кожаной перчатки по гандбольному мячу, – а старая дама все наматывала и наматывала шерсть. Роу вспомнил слова Анны: «Я боюсь, что он будет болтать», и увидел, как Хильфе, поглядев на шерсть, вдруг улыбнулся, словно жизнь все еще могла вызвать у него недобрый смех.

– Я все еще согласен меняться, – сказал он.

– На что вы можете меняться?

– Да и вам хвастать особо нечем. Вы же не знаете, где фотографии.

– Интересно, скоро ли завоют сирены, – сказала старая дама. Хильфе пошевелил кистями рук, обмотанными шерстью.

– Если вы мне вернете револьвер, – сказал он, – я вам отдам фотографии.

– Если вы можете их отдать, значит, они у вас. Зачем же мне с вами торговаться?

– Вы хотите мне отомстить? Что поделаешь! Я-то думал, что вам неприятно впутывать в это дело Анну. Не забудьте, она дала мне бежать…

– Вот, – прервала его старая дама. – Мы почти кончили.

Хильфе продолжал:

– Может, ее и не повесят. Это, конечно, зависит от моих показаний. Наверно, она отделается заключением в лагере до конца войны, а потом высылкой, если вы войну выиграете. С моей точки зрения, – сухо сообщил он, – вы это имейте в виду, она предательница.

– Отдайте фотографии, тогда будем разговаривать. – Слово «разговаривать» было первой уступкой. Роу уже мучительно продумывал длинную цепь лжи, которую он сплетет для мистера Прентиса, чтобы спасти Анну.

Поезд задрожал от взрыва, старая дама сказала:

– Слава богу, наконец-то мы трогаемся. – Наклонившись к Хильфе, она освободила его руки. Хильфе сказал с тайной завистью:

– Вот кому, наверно, весело, так это им наверху!

Он был похож на смертельно больного человека, который прощается с земными радостями; он не испытывал страха, только обиду. Ему самому не удалось побить рекорд злодейства. Погибло всего пять человек, разве это цифра по сравнению с тем, чем могут похвастать те, наверху? Сидя тут, под синей лампочкой, он витал где-то далеко, темный дух его искал себе товарищей там, где убивают.