Андрей Остальский - Синдром Л

Они переглянулись. Полковник говорит с досадой: «Но теперь она фамилию знает. Это меняет дело. Она теперь два фрагмента, так сказать, видит. Можно уже о чем-то и догадаться».

Вот тут мне страшно стало. Думаю: они сейчас меня убьют. Сами допустили промах и, чтобы его скрыть, меня как раз и ликвидируют. А они еще переглянулись так… нехорошо. Генерал говорит: «Она еще и Александра вдобавок». — «Что? — говорит генерал. — Не может быть!» — «Гражданка, — говорит, — вас как зовут? Не фамилия, фамилию мы знаем. А имя». Я говорю: «Александра. Александра Андреевна. А что? Что такого странного? Имя как имя». Они опять переглянулись. Генерал говорит: «Бред какой-то». Полковник пожал плечами. «Все бывает на свете. К самым диким совпадениям надо быть готовым, когда операцию планируешь». Так он это сказал: и так генерал губы поджал, что было понятно: это шпилька, и весьма болезненная. Намек на какие-то только им известные обстоятельства. В общем, подумала я, скоро этот полковник станет генералом, а генерал… неизвестно кем. Может, и никем.

Генерал меж тем меня спрашивает: «А может, вас еще иногда и Шурочкой называют?» Я говорю: «Ну называют. Некоторые. Хотя мне не нравится совсем».

Тут у генерала совсем нервы сдали, он как заорет: «Да кого волнует, дура, нравится тебе это или нет!» Полковник отвернулся. Генерал взял себя в руки и говорит: «Так я все-таки ответа на вопрос не услышал: кто вам позволил Ганкину свидания назначать, обещать приехать и так далее?» — «Так я же по инструкции действовала, товарищ генерал!» — «По какой, к дьяволу, инструкции, вы должны были время тянуть, пока мы тут не определились».

В общем, начались препирательства. Я утверждала, что виноват оператор, не вовремя зажегший зеленую лампу, оператор, которого вызвали для разбирательства, все на меня валил. Но это все неинтересно. В итоге они бросились по спецсвязи у какого-то высокого начальства указаний просить, что теперь делать. Потом меня опять вызвали.

Теперь уже полковник говорил, а генерал в сторону смотрел. «Вы, — говорит, — Александра, сами виноваты, из-за вашей ошибки теперь такая каша заварилась, что вы должны нам помочь ее разварить. У нас совсем времени нет. Другой исполнительницы в пятницу вечером мы все равно не найдем». Посмотрел на часы и говорит: «Вот, полчаса осталось, а нам надо еще до Профсоюзной доехать». Я ничего не понимаю, стою и буквально глазами хлопаю. Тут полковник подсунул мне документ аж на пяти страницах убористым шрифтом. Говорит: подписывайте скорее. А у меня от волнения буковки сливаются. Ничего прочесть не могу. Полковник увидел, что я в затруднении, говорит: давайте я вам суть быстро изложу. Вы поступаете в полное мое распоряжение. Выполняете любые мои приказы. Любые! Беспрекословно. Без споров и обсуждений! Скажу: до утра трахаться с этим мужиком и безумную любовь изображать, значит, будете трахаться и изображать. Скажу: ноги ему мыть, будете мыть и радоваться. Скажу: горло ему перерезать, перережете без разговоров. И далее вы здесь предупреждаетесь: неподчинение приказу приравнивается к государственной измене. Наказание — расстрел. За разглашение всего связанного с документом и операцией как таковой — тоже расстрел. Понятно? Подписывайте!

У меня руки дрожат, но я все-таки пытаюсь этому безумию сопротивляться. Говорю: я не хочу этого подписывать. Полковник говорит: тогда у меня нет другого выхода, как немедленно, сию секунду секционировать вас в Семашко по категории «А». Я думаю, наверно, блефует полковник. А если нет? Вы, Саша, наверно, и не знаете, что это такое? Семашко — это раньше крупная психиатрическая больница была. А теперь там тюремный госпиталь. Есть в Семашко отделение «А» — туда помещают сошедших с ума психиартов. Вы же знаете, в этой профессии повышенный шанс заболеть психически — профессиональный риск. До четырнадцати процентов в среднем поражены оказываются. А сумасшедший психиарт — по определению, серьезная угроза государству. В Семашко долго не живут. И никто никогда оттуда не выходит. Ходили слухи, что иногда и здоровых отправляют — кто сильно провинился и начальству насолил. Я не верила, но, видно, правда. Карательная психиатрия. Подписала я их проклятую бумагу. И меня повезли — к вам домой, на Профсоюзную.

— И что? — спросил я. — Что дальше-то было?

Александра молчала. Смотрела в сторону.

— Трудно, извините. Сейчас скажу…

Я решил помочь женщине.

— Давайте я подскажу. Мы с вами любовью занимались, да?