Андрей Остальский - Синдром Л

— А я, с вашего разрешения, выпью… для храбрости, — сказал Шебякин.

«Для храбрости? Ему-то зачем храбрость нужна?» — думал я, но молчал.

Он извлек большую зеленую бутылку из шкафа, тщательно и долго стирал с нее пыль. Дунул на нее еще зачем-то. Надел очки. Налил золотистую жидкость в граненый стакан. Граммов сто. Снял очки. Секунду молчал, сидел с закрытыми глазами. Открыл их.

Сказал:

— Пошла душа в рай.

С торжественным видом хватанул граммов сто залпом, крякнул. Стал огурчиком закусывать малосольным, домашним. Видели бы это ирландцы…

Мы оба сидели и смотрели завороженно, как он священнодействует. Во мне что-то шевелилось, задавленные рефлексы пытались подняться наружу из глубин… Но я ожидал худшего. Задавить их заново и затолкать назад, в профундисы мои, оказалось не так уж сложно. Хотя мелькнула предательская, трусливая мысль: а что, если взять и выпить? Хватануть разом грамм так двести — двести пятьдесят… Огурец у Шебякина выхватить, насладиться напоследок… Какой отличный способ выйти из игры, лишить Контору удовольствия. Ведь если верить Мишке, такая доза для меня — это почти наверняка мгновенное того-с… Какая удобная, легкая, безболезненная смерть! Это же только мечтать можно! Но нет, я сердито отогнал подлую идейку. Типичный пример коварного подхода лукавого! Такое вытворить подталкивает. Сашеньку бросить. В груди защемило, я взял ее руку, стал гладить указательным пальцем… Рука такая потрясающе мягкая, нежная, изящней не бывает… но именно поэтому немного эфемерная… раз — и не будет ее на свете! И неужели, неужели ничего не изменится? Так же будут люди бегать взад-вперед, зудеть, волноваться по всяким глупым поводам. Огурцы жрать… спиртное глушить. Смотреть на этот подлый мир тупыми осоловелыми глазами… Да зачем вы все тогда? Кому вы без нее нужны? Потные вы животные… А может, все-таки и город этот, с его ликами богомерзкими, рухнет? Расползется по швам, а? Рассыплются в пыль дома и домищи, дворцы и храмы… Засыплет вас всех. Запорошит, и следа не останется. Вот было бы дело, вот было бы правильно! Хоть какая-то справедливость. А что, может, мы и правда все — лишь обитатели Сашенькиного сна?

Вот такие мысли лезли мне в голову. Но я отворачивался от Сашеньки, не хотел, чтобы она их почувствовала. Она же чувствительная, она не одобрит… Не согласится, чтобы все и вся сгинули с ней вместе.

А Шебякин хрумкал огурцами и губами причмокивал. Нам малосольных не предложил. Жадина какая…

Тут до меня вдруг дошло, какие жуткие, какие дикие шумы доносятся из-за стены. Что-то падало, обрушивалось с грохотом. Я посмотрел со значением на Сашеньку, она грустно покачала головой. Тоже услышала и пришла к тому же выводу. Понятно, что происходит: «космонавты» квартиру мою громят. Меня с Сашенькой не обнаружили и теперь злость срывают. Ну и заодно вроде как проверяют, не спрятались ли мы в шкафу каком, под диваном или под плинтусом. Сволочи…

Я сидел и вслушивался в каждый доносившийся из-за стены звук. Вот это в гостиной стенку Костромской фабрики, из модной прессованной фанеры, на куски разрубают. Вот в спальне платяные шкафы рушатся, вот трещит знаменитая Постель Измены… Потрясающая, двойная, сверхдефицитная кровать. О, сколько всего она перевидала! Какие на ее долю выпадали приключения! И вот теперь жестокие люди крошат ее, превращая в кучу бессмысленных обломков…

А вот они уже, похоже, в моей любимой квадратной кухне… Ясно слышу, как под матерный рык взлетает в воздух и падает, разлетаясь на щепки, родной стол, за которым столько сижено, столько выпито. От каждого нового удара я вздрагивал, как от боли. Сашенька ласково положила мне руку на затылок. Знает, как на меня действует ее ладошка. Сразу все горести уходят, уменьшаются в размерах до микроскопических, а потом и вовсе растворяются в воздухе. Что там всякие дурацкие квартиры-шмартиры, мебель-шмебель… Какие все пустяки… по сравнению… Вот тепло ее руки на затылке. В общем-то ничего больше в жизни и не нужно. Эх…

Правда, Шебякин отвлекал слегка, старый пень. Не давал до конца сосредоточиться на главном. Хотя сам-то он, кажется, отъехал куда-то в свою страну. Ничего не слышал и не замечал. Вот как, значит. Когда мы там за стенкой выражали свои эмоции чуть громче обычного, так он каждый звук регистрировал, до сих пор простить нам не может. А когда квартиру его соседа крушат его же бывшие коллеги, так слух у него отключился. Или резко ослабел. Глуховат стал! А о нашем присутствии вроде бы вообще забыл. Покрякивая, наливал себе вторую порцию ирландского зелья. Зачем-то смотрел на свет сквозь полный стакан. Бормотал что-то, наверное, опять насчет души и загробной жизни. Хотелось сказать ему: «Смотри, дед, еще накаркаешь… напророчествуешь, того и гляди, отправимся, пожалуй, по описанному тобой маршруту».