Питер О`Доннел - Серебряная воительница

— Это был Вилли. Вилли Гарвин.

— Ну конечно, — сказал Квинн после секундного раздумья. — Дагган упоминал и его.

— Дагган — ваш приятель с Флит-стрит?

— Да.

— Лягте и накройтесь. А то продрогнете. Сигарету не хотите?

— С удовольствием.

Она взяла две сигареты из шкатулки на столике, зажгла их, одну дала Квинну, потом поставила пепельницу.

— Не знаю, почему у меня получается все наперекосяк, — устало произнес Квинн. Я хотел найти вас, чтобы сказать спасибо. Принести цветы. Или что-то в этом роде. Но я наклюкался и вел себя словно… Словно кто, по-вашему? Как я вел себя?

— Самоуверенно и агрессивно. Больше в манере держаться чем на словах.

— Самоуверенно и агрессивно? Похоже на правду. Вы говорите все как есть, так?

— Вы же сами просили откровенности. — Она улыбнулась и добавила: — Но вы не называли меня милочкой.

— Уже хорошо. — Он тоже улыбнулся, и улыбка получилась приятной, без привычной насмешливости. — Послушайте, вы мне поверите, если я скажу, что очень вам признателен за все, что вы для меня сделали?

— Конечно, поверю. Может, вы чего-нибудь хотите? Не в смысле выпивки, но, например, сэндвич? Может, вы проголодались?

— Нет, спасибо… — Он помолчал и сказал: — Но если бы вы мне сказали, где кухня, я сделал бы себе кофе…

— Кофе в два часа ночи? Но вы не заснете!

— Вот именно. — Квинн пытался говорить непринужденно, но его голос то и дело срывался и рука с сигаретой дрожала.

— У вас часто бывают кошмары? — спросила Модести.

— Достаточно часто. — Он постарался затянуться сигаретой, но губы отказывались слушаться.

— Может, вам станет легче, если вы расскажете, в чем дело?

— Да, наверно, вы уже обо всем догадались. Мое имя могло кое-что сказать вам. Генри Квинн. Второй пилот на том самом самолете, который в прошлом сентябре захватили террористы.

— Тогда похищалось много самолетов. А в сентябре я поневоле оказалась в отрыве от текущих событий и газет.

Он уставился в пустоту и заговорил:

— Два араба. Они возникли, когда мы садились в Риме… Когда мы приземлились, они потребовали, чтобы итальянцы освободили трех террористов, которых арестовали после теракта в Милане в прошлом году. В противном случае угрожали уничтожить самолет и всех, кто в нем находился. Восемнадцать часов шли переговоры с итальянцами. Красным Крестом и так далее.

Он попытался затушить сигарету, но рука его так дрожала, что Модести сама взяла у него окурок и затушила в пепельнице.

— Я убил троих, — с трудом произнес Квинн, закрывая глаза. — В том числе и ребенка.

— Как это?

Он отыскал ее руку и стиснул, хотя, как показалось Модести, сам того не подозревая.

— Это тянулось бесконечно долго. Прошло двенадцать часов. Четырнадцать, шестнадцать. Господи, как я ненавидел тех сволочей. Я пытался напомнить себе, что их надо опасаться, но ничего не вышло. Я был в ярости. Пассажиры вели себя великолепно. Я твердил про себя: мерзавцы, как смеете вы угрожать этим людям — мужчинам, женщинам, детям. Чтоб вы сдохли, чертовы фанатики!..

Он провел рукой, вытер губы.

— Не могу выразить словами это чувство, но оно росло во мне. Высилось, ширилось… — Он замолчал надолго, потом заговорил опять. — Мы действовали по правилам — наш экипаж… Главное, безопасность пассажиров… Только что это значит на самом деле? Сидеть сложа руки и ждать, когда они сменят гнев на милость? Но что, если они все равно решили уничтожить и нас, и пассажиров, и себя? Не знаю, как нужно было поступать… Но в какой-то момент один из них вышел из самолета, стал препираться то ли с министром, то ли с кем-то еще. А второй стоял в конце прохода с гранатой в руке. Граната Миллса. Он не выдернул чеку. — Квинн посмотрел на Модести и добавил: — Если чека не выдернута, то от гранаты не может быть вреда…

— Да.

— Ну, а я дал отдохнуть одной стюардессе, разносил еду. И мне показалось, что есть шанс. Автомат был у араба на плече. Я шел с подносом. И еще мне удалось вывернуть стальной прут с полки в нашем отсеке. Я все пытался собраться с силами и атаковать гадов… Майк Чарли — командир корабля, — сохранял хладнокровие. Он, похоже, стал побаиваться за меня. Он то и дело бормотал: «Не надо действовать наобум, Квинн… Квинн, держи себя в руках». Но тут я понял, что можно рискнуть. Я спрятал прут под поднос и, когда почти поравнялся с арабом, бросил поднос и ударил его прутом по запястью. — У Квинна взгляд сделался отсутствующим и, хотя он говорил все так же тихо, речь стала быстрой, сбивчивой. — Я рассчитал вроде бы правильно. Если бы араб выронил гранату, его песенка была бы спета. Но я самую малость промахнулся. Он выдержал удар, не выронил гранату, отскочил назад и выдернул чеку. И хотя я и ударил его прутом по голове, он успел бросить гранату. Я услышал, как она ударилась о пол, повернулся и увидел, что она катится по проходу. Катится, катится и чуть подпрыгивает. Потом этот бедняга, который летел с женой и дочкой, прыгнул на нее. Он, конечно, не мог помешать ей взорваться, не мог ее куда-то там выбросить. Он просто решил ее накрыть своим телом… Да, это был храбрый поступок. Но чертова граната подпрыгнула и покатилась под кресла. А потом я услышал грохот от взрыва и крики, крики…