Лев Никулин - Золотая звезда

– А не холодно вам будет, товарищ пассажир?

– Не думаю, – ответил пассажир, – я привык.

Уже темнело. Две красных ракеты поднялись над аэродромом. Струя ветра ударила в лицо пассажиру, его оглушил грохот моторов. Пассажир с лёгкостью поднялся по лесенке в кабину самолёта. Оба лётчика, штурман, стрелок-радист сидели уже на своих местах. В ту же минуту бомбардировщик побежал по полю, сразу оторвался от земли и набрал высоту.

Минут через десять самолёт уже оставил за собой Москву и взял курс на северо-запад.

Ночь стояла над страной. Тёплая, звёздная августовская ночь. Самолёт летел на большой высоте, небо казалось чёрным, как уголь, звёзды искрились холодным, мертвенным светом драгоценных камней.

Пассажир надел куртку в рукава и поглядел вниз. Там, точно в глубоком колодце, тускло блеснуло большое лесное озеро.

Голова штурмана почти лежала на чуть светящемся пятне карты. Рука коснулась локтя пассажира и показала ему вправо – там, в непроглядном мраке, искрилась и полыхала лента огней.

«Передовая», – прочёл по губам штурмана пассажир. Ослепительный белый луч вдруг возник позади, передвинулся влево – точно молния блеснула в кабине. Это длилось всего одно мгновенье, но мгновенье это казалось бесконечным. Самолёт пошёл вниз, луч погас, и самолёт по-прежнему летел в чёрной бездне, среди мерцающих звёзд.

Пассажир ощупал себя, передвинул ближе к животу футляр маузера и стал прилаживать парашютные лямки. Прошло ещё минут двадцать. С высоты в шесть тысяч метров самолёт пошел на снижение.

Пассажир встал. Он молча глядел, как открывали люк. Он ждал сигнала. Рука штурмана поднялась и опустилась, ветер со страшной силой ударил в лицо парашютиста. Сначала он падал камнем, потом его сильно рвануло кверху – раскрылся парашют. Взяв в руки два из стропов, он потянул их к себе – и падение замедлилось. Где-то над ним ещё слышался монотонный удаляющийся гул моторов.

Штурман самолёта глядел вниз, ему казалось, что он видит купол парашюта.

– Ни пуха, ни пера, – сказал штурман.

Прошло семь минут с тех пор, как пассажир выбросился из самолёта. Он падал и следил за светящимися стрелками часов на руке. На восьмой минуте он ясно различил железнодорожную колею и землю, косогор плыл прямо на него. Парашютист упал боком, и, отцепившись от парашюта, встал на ноги.

Вокруг были мрак и тишина. Он понял, что приземлился где-то на насыпи: пошарив руками, он нащупал щебень и гравий. И тогда, расстелив парашют, он насыпал в него щебень, и крепко завязал узлом. Положив на плечо тяжёлый узел, он пошёл вдоль насыпи, пока впереди не запахло болотной водой и тиной. Он прошёл ещё немного вперёд, и когда под ногами у него зачавкало болото, сильно размахнулся и бросил в темноту узел. Плеснула вода, узел камнем пошёл на дно. Парашютист прислушался, раздвинул руками камыши и вышел на сухое место. Несколько мгновений он стоял неподвижно, потом пошёл вдоль железной дороги. Так он шёл около получаса. Где-то впереди дважды блеснул белый тоненький луч. Парашютист достал электрический фонарик и два раза нажал кнопку. Огонь впереди блеснул ещё раз, и парашютист опять ответил, затем, не торопясь, пошёл в ту сторону, где через каждую минуту вспыхивал и погасал сигнал.

На северо-западе от Москвы, за линией фронта, в краю лесов, озёр и болот, более года стояли немецкие гарнизоны – войска СС, охранная полиция и полевая жандармерия. Нужно было много солдат, чтобы охранять железную дорогу, мосты, станционные сооружения. Станцию «Плецк» в эту тёплую летнюю ночь охраняли с особой бдительностью.

На запасном пути, в тупике, стоял пассажирский немецкий вагон, снаружи почти не отличавшийся от других немецких пассажирских вагонов. Однако внутри он был отделан с той безвкусной роскошью, на которую была мода перед войной в Германии. Глаза резало сверкание никелевых люстр, отражённое в зеркалах жемчужное сияние ламп. Стальные стенки купе были расписаны под золотистый клён. После августовской дождливой ночи, после непроглядной тьмы за стенами вагона два немецких офицера, вошедших в салон, остановились, зажмурив глаза: их ослепил электрический свет.

«Полковник Шнапек»... «Группенфюрер фон Мангейм», – назвали они себя, и адъютант проводил их в просторное купе – кабинет хозяина салон-вагона.