Джон Ле Карре - Убийство по-джентельменски

— Но вы бы не смогли! Для этого вам нужно было суметь подделать его почерк!

— Он писал шариковой ручкой. Там были только формулы и диаграммы. Когда он оставил мне портфель и ушел, я просмотрел его работу. Она была безнадежна. Он сумел ответить правильно только на два из семи вопросов. И я подделал ответы за него. Переписал из учебника такой же синей шариковой ручкой — мы все пользуемся одинаковыми. Их продают в магазине Эббота. Я сделал все, чтобы воспроизвести его руку. Там и нужно-то было добавить буквально три строчки цифр. Остальное — сплошные графики.

— Значит, это вы открыли портфель. И вы увидели…

— Да говорю же вам, это был я, а не Тим! Он не пошел бы на подлог ни за что! Но в результате именно Тим расплатился за это столь дорого, понимаете? После того как результаты были обнародованы, Тим понял, что с ними что-то не так. Он же знал, что справился только с двумя задачами из семи, но вдруг получил оценку в шестьдесят один процент. Но больше он не знал ничего, ничего!

Оба долго молчали. Филдинг продолжал стоять, возвышаясь над Смайли, заметно переполненный противоречивыми чувствами, но прежде всего радуясь, что облегчил душу, поделившись своей тайной. А взгляд Смайли был устремлен куда-то мимо него, лицо выражало напряженную концентрацию мысли.

— Но, разумеется, — сказал он потом, — когда Стелла Роуд была убита, вы сразу поняли, кто это сделал. Вы все знали.

— Да, — ответил Филдинг. — Я знал, что ее убил Роуд.

Филдинг налил бренди себе и протянул бокал Смайли.

Внешне он полностью овладел собой. Он снова сел и в задумчивости посмотрел на собеседника.

— У меня нет денег, — произнес он после паузы. — Совсем нет. Никто не знает об этом, кроме директора. То есть всем известно, конечно, что я на мели, но они не представляют, до какой степени. Много лет назад я совершил ужасную глупость. У меня возникли крупные неприятности. Это было во время войны, когда найти учителей было очень сложно. Я не только возглавлял корпус, а практически руководил школой. Мы это делали вместе с Д’Арси. Директор только надзирал за нами. Это случилось на каникулах. Меня тогда послали на север, чтобы читать лекции в летной школе ВВС. И я вышел за известные рамки правил поведения. То есть нарушил их, и очень грубо. Меня чуть не посадили. Тогда явился Д’Арси в своем пальто сельского джентльмена и изложил мне условия директора. «Мы берем тебя на поруки, ты возвращаешься в Карн, наш дорогой друг, и мы навсегда обо всем забудем. Продолжай возглавлять корпус, наш дорогой друг, и учить детей. Никакой огласки не будет. Мы верим, что с тобой такое больше не повторится, наш дорогой друг, а нам до зарезу нужны преподаватели. Но мы сможем нанять тебя только на временную работу». Я согласился и с тех пор так и остаюсь на птичьих правах. В должности временного преподавателя. То есть каждый декабрь я вынужден идти к нашему милому Д’Арси с протянутой рукой и просить продлить со мной контракт. И, разумеется, у меня нет пенсионного обеспечения. Мне придется идти в репетиторы или в подготовительную школу. Есть одна такая в Сомерсете, где готовы меня взять. В четверг я встречаюсь в Лондоне с их директором. Это своего рода свалка для вышедших в тираж учителей. Директор, разумеется, все знает, потому что мне пришлось обратиться к нему за рекомендацией.

— Вот почему вы никому не могли ничего рассказать? Из-за Перкинса?

— Отчасти да. Это вызвало бы слишком много вопросов. Я сделал это ради Тима, как вы понимаете. Совету попечителей не слишком понравилась бы такая… необычная привязанность. Со стороны это ведь выглядит не очень-то привлекательно. Но это была уже не та привязанность, что прежде, Смайли. Уже совсем не та. Вы никогда не слышали, как он играл на виолончели. Он, конечно, отнюдь не был гением, но порой играл настолько красиво, с таким безыскусным вдохновением, крывшимся за внешней простотой, что это неописуемо ласкало слух. А ведь на вид он был неловким, нескладным пареньком, вот почему его игра становилась таким откровением. Мне действительно жаль, что вы не слышали его соло.

— И вы не хотели втягивать его в это дело. Если бы вы пошли в полицию, жизнь Тима тоже была бы исковеркана.

Филдинг кивнул:

— Во всем Карне он был единственным, кого я любил.

— Любили? — переспросил Смайли.

— Да, Господи Боже мой. Любил, — ответил Филдинг внезапно совершенно упавшим голосом. — А почему бы и нет?

— Родители желали, чтобы он продолжил образование в Сандхерсте, но мне хотелось оставить его в Карне еще на пару семестров, а потом, быть может, нашлась бы стипендия для серьезного обучения музыке. Для этого я и назначил его старостой корпуса: думал, его родители не будут против продолжения учебы в Карне, видя, как отлично идут у него здесь дела. Хотя староста из него вышел никакой, — добавил Филдинг после паузы.