Борис Соколов - Абхазская повесть

Наклонив голову, Русанова плакала. Березовскому стало жаль ее.

— Успокойтесь, ну, успокойтесь же, — говорил он.

— Можно мне поехать туда? — спросила Русанова.

— А муж, как он отнесется к этому?

— Я объясню ему все, он должен понять.

— Ну, а если не поймет? — настаивал Березовский.

— Ах, что я сделала! — она на мгновение снова ушла в свои мысли, но тут же опомнилась. — Я не могу не ехать. Я очень виновата перед ним. — Она замолчала и потом, видимо думая о своем муже, сказала: — Ну, а если не поймет, все равно я поеду.

Березовский почувствовал, что ею движет не минутная вспышка жалости и раскаяния, а настоящая, большая любовь, потерянная и вновь найденная.

— Так, значит, решили ехать? — спросил он. И хотя теперь уже знал, что она ему ответит, все же добавил, проверяя и ее и себя: — А то подумайте! — Березовский посмотрел ей прямо в лицо. — Если любишь — поезжай, но поезжай совсем. Помоги ему, он стоит большой любви! Поезжай завтра, тебя проводят.

Он говорил ей — ты, как сказал бы своей дочери, которая поняла свою ошибку и решила ее исправить.

Едва поезд отходит от платформы, пассажиры, которым предстоит провести вместе несколько суток, устраиваются и начинают знакомится.

Не был исключением и этот мягкий вагон поезда Москва — Сочи.

Елена Николаевна приехала на вокзал в последнюю минуту. Только она вошла в тамбур, прозвучал свисток, паровоз дернул, и вагоны, лязгнув буферами и заскрипев, тронулись с места. Елена Николаевна прошла по коридору, нашла свое купе и открыла дверь.

За столиком сидела старуха. Отодвинув занавеску, она смотрела в темное окно. Напротив нее толстяк, лет сорока, восточной внешности, краснощекий, с узкими усиками, дымил папиросой. Опущенные наполовину верхние полки закрывали свет плафона, и только настольная лампа освещала сидевших.

Русанова вошла, попутчики повернулись к ней.

Мужчина встал:

— Видите, мамаша, в нашем лагере прибыло! — оживленно сказал он, обращаясь к старухе, взял из рук Елены Николаевны чемодан и поставил на верхнюю полку. — Это ваше сиденье? — спросил он, кивнув на место у окна. Он помог Елене Николаевне снять пальто и сел у двери, внимательно ее разглядывая. Русанова поблагодарила, уселась и машинально поправила волосы. Старуха пожевала беззубым ртом и поджала губы. Смотрела она неприязненно и хмуро. Молчание нарушил мужчина:

— К морю едете? — спросил он, растягивая слова, с небольшим грузинским акцентом. Она кивнула головой. Он обрадовался: — Купаться не придется, но вино пить будем. И тепло у нас, не то, что в Москве.

Дверь открылась и в купе вошел невысокий, немного сутулый человек.

— Вот нам и попутчица до самых Сочи! Довольны? — спросил его толстяк.

Обловацкий — это был он — неопределенно пробормотал что-то, но вежливо улыбнулся. Ему хотелось спать, а не разговаривать. И вообще, в своих частых поездках он предпочитал мужскую компанию. «Вот бы сюда Строгова». — подумал он, бросив взгляд на новую пассажирку. Чуть продолговатое лицо с большими черными грустными глазами, зачесанные на прямой пробор темные с отливом волосы делали ее похожей не то на грузинку, не то на еврейку. Эту красивую запоминающуюся внешность не портил даже чуть-чуть крупный нос и тонкая каемка большого рта.

Сергей Яковлевич перевел взгляд на полную, лоснящуюся физиономию толстяка с блестящими глазами, немного на выкат. «Любит женщин и выпить, — решил он. — Таких не устраивают тишина и молчание, по натуре они подвижны, любят шум и веселье». Старуха по-прежнему сидела нахохлившись и пожевывая губами. Позже она расскажет, что едет от младшего сына, где гостила около двух месяцев, к старшему в Харьков. Ей не понравилась невестка, и она довольна и недовольна своей поездкой. Довольна, потому что уехала, а недовольна, так как считает, что ее младшенькому не повезло. Она видела, что сын влюблен в свою жену, и нехорошее, ревнивое чувство копошилось в ней.

— Вы разрешите? — толстяк потянулся к большой плетеной сумке, из которой высовывались винные бутылки. Но Елена Николаевна замотала головой, извинилась и вышла в коридор. Он был почти пуст. Через стеклянную дверь было видно, как проводник разжигает самовар. У одного из окон стоял человек в спортивном костюме и, глядя в темноту, курил. Спросив у него, в какой стороне вагон-ресторан, она пошла туда.

В ресторане было шумно и грязновато. Свободных мест за столиками не оказалось, но ей удалось устроиться возле самого входа, рядом с директором, сосредоточенно щелкавшим на счетах. Елена Николаевна заказала чай с лимоном. Сидя спиной к залу, она видела в зеркале буфета весь вагон с жующими, пьющими и разговаривающими пассажирами. Временами хлопали входные двери и вместе с новыми посетителями в вагон врывалось белое холодное облако. Оно мешалось с табачным дымом и растекалось по полу и углам вагона. Елена Николаевна, обжигая руки о горячий подстаканник, по-ребячьи дула на чай и пила маленькими глотками. Ей не хотелось возвращаться в купе, она ушла-то для того, чтобы избавиться от разговоров. Но сколько можно сидеть за стаканом чаю? Она нехотя встала и, пройдя по начавшему пустеть ресторану, вышла в тамбур.