Борис Соколов - Абхазская повесть

Они медленно пошли обратно к гостинице.

— Вы любите Дробышева? — спросил Сергей Яковлевич.

— Да, — просто ответила она.

— Как же получилось, что он был здесь, а вы в Москве? Впрочем, извините, если я… может быть с моей стороны нескромно?

Елена Николаевна ответила не сразу.

— Я много думаю над тем, — помолчав, продолжала она, — как нелепо все получилось. Встретились два человека, полюбили друг друга. Казалось, ничто не мешало их счастью. И вдруг, по глупости ли, легкомыслию или какой-то другой причине, они расходятся.

— Трещинка?

— Какое неприятное слово! Возможно. Хотя нет, глупость, просто неумение ценить то, что имеешь!

— Как в старой мудрой пословице: что имеем, не храним, потерявши — плачем.

— Да, верно! Пусть это покажется вам смешным и наивным, но я думаю, самое страшное — это первая ложь, пусть маленькая, пустяковая, но ложь. Раз она вошла в человеческие отношения — конец. Так и со мной. Польстило девчонке почтительное внимание, приятны были глаза, с собачьей преданностью глядящие на нее. — Она усмехнулась. — Высокая культура, манеры. Казалось, вот он, человек из другого мира! А раз так смотрит, так влюблен — значит я того стою. А меня не ценят. И пошло, пошло. А тут еще горе, умер ребенок. Потом театры, в машине домой, потом рестораны. Закружилась. «Ты где была, Аленка?» — «У подруги». Ложь. Вы думаете, легко было солгать в первый раз? А потом еще обвиняла Федора. Невнимательный, нечуткий. А он под утро приходил усталый, измученный и валился на кровать — спать, спать. Он спал, а я сидела около него и думала. Временами мне было жаль его и почему-то себя. Я плакала, и мне казалось, что я в тупике.

— Который вы сами создали! Почему вы не пришли к нему, к Федору, и не сказали, что любите другого?

— Но я же не любила этого другого!

— Простите меня, но раз уж мы заговорили на эту тему, то это нелепость и бессмыслица какая-то. Любите одного и уходите от него к другому, нелюбимому. Я считал до сих пор, что такое может быть у избалованных, с жиру бесящихся барынек. Но вы же наша молодая женщина, прожившая трудовую юность. Откуда у вас это? Ведь так поступить — значит не уважать ни своего мужа, которого, как это ни странно, вы говорите, любили, ни себя.

— А почему вы решили, что я уважала себя? Все два года не уважала! Жила с человеком, мучила его, сама мучилась.

— И у вас не было желания встретить Федора, поговорить с ним, объясниться?

— Было, я звонила ему, но он вешал трубку.

— А вы, что ж, хотели чтобы он, как собачонка, побежал к вам?

Она посмотрела на Обловацкого.

— Да, хотела! Разве это противоестественное желание?

— Противоестественно ваше поведение! — пожал плечами Сергей Яковлевич. — Вы оскорбили хорошего человека, плюнули на него, а потом звоните ему для разговора. Ничего не понимаю!

— Вы не понимаете многого. Уж очень у вас все просто и прямолинейно. Черное и белое. Вот я у вас, наверно, черная? — горько сказала она.

— А вы думаете, я должен оправдывать вас? Ведь во всем виноваты вы сами! Хорошо, что Дробышев — крепкий человек, перенес свое горе. Видимо, товарищи поддержали, работа не давала времени ковыряться в открытой ране, Вы о нем подумали? Постигло его несчастье, один он. Ну, не один, конечно, не оставили в беде товарищи, а как дорого было бы ему присутствие близкого человека.

— Я бросила все и приехала сюда!

— И гордитесь этим. Вот, мол, какая я хорошая, благородная.

— Да не мучайте хоть вы меня! Знаю, все знаю, и если он простит, — только этого и хочу! — все исправлю. Теперь я умная.

— А если он останется инвалидом?

Неожиданно для Обловацкого она грустно улыбнулась.

— Это ужасно, что я так думаю, но все равно — скажу! Знаете, временами мне хочется, чтоб он остался калекой, — тогда бы он простил меня, я была бы ему нужна. — И увидев изумленное лицо Сергея Яковлевича, добавила: — Знаю, что это даже не глупость, а самая настоящая подлость, но я не могу больше. Идемте домой, а то я разревусь, как девчонка.

Всю остальную дорогу они шли молча. Проходя мимо ресторана, Обловацкий предложил зайти поужинать. Ей не хотелось есть, но мысль, что она сейчас придет к себе и останется одна, совсем одна со своими невеселыми мыслями, слезами и все время не покидавшим чувством страха потерять единственно близкого и дорогого человека, заставила ее согласиться.

Компания Жирухина по-прежнему сидела в центре зала, за столом, уставленном батареей бутылок. Не глядя в ту сторону, Обловацкий и Русанова пошли в угол, к большому открытому окну. Почти сейчас же к ним подошел официант с двумя бутылками «Букета» и поставил им на столик.