Дэниел Сильва - Под конвоем лжи

— Прошу вас, продолжайте.

— Давайте вернемся к документам иммиграционного и паспортного контроля.

— Христос! Альфред, они нисколько не изменились с сорокового года. Мы тогда взяли на карандаш всех, кто мог оказаться шпионами, и интернировали каждого, в ком возникали хоть какие-то сомнения.

— Я знаю, Гарри. Но, возможно, мы все же что-то пропустили.

— Например?

— Черт возьми, откуда я знаю?

— Я закажу документацию. Хуже от этого точно не будет.

— Возможно, нам просто изменила удача.

— Альфред, я знавал в свое время многих удачливых полицейских.

— Ну, и что, Гарри?

— Но я никогда не встречал ни одного удачливого ленивого полицейского.

— И что вы собираетесь делать?

— Принесу документы и заварю побольше чаю.

Шон Догерти вышел из дома черед черный ход и направился по дорожке к сараю. Он был одет в толстый свитер, прорезиненное пальто и нес в руке керосиновый фонарь. Небо совсем очистилось от облаков: в темно-синей бездне сверкали бесчисленные звезды и светила яркая луна в три четверти. Воздух был обжигающе холодным.

Когда он открыл дверь сарая и вошел внутрь, овца приветствовала его громким блеяньем. Днем животное запуталось в изгороди и, пытаясь освободиться, сильно поранило ногу и поломало забор. Теперь овца лежала на большой охапке сена в углу сарая.

Догерти включил рацию и принялся перевязывать овцу. При этом он почти беззвучно напевал себе под нос, чтобы успокоить нервы. Он снял старую окровавленную марлю, наложил новую повязку и надежно завязал ее.

Он все еще продолжал любоваться на свою работу, когда приемник ожил. Догерти опрометью перебежал в другой угол сарая и надел наушники. Сообщение было кратким. Он отбил на ключе сигнал подтверждения и выбежал наружу.

Доехать на пляж он успел за три минуты.

Въехав в рощу, Догерти соскочил наземь и прислонил велосипед к дереву. После этого он бегом поднялся на гребень дюны и, чуть не свалившись, спустился на пляж. Приготовленные им кучки дров лежали на своих местах, и он мог зажечь их в любую секунду. Издалека донесся приглушенный гул самолета.

«Святой бог, — сказал себе Догерти, — да ведь он и впрямь летит!»

Он поспешил зажечь сигнальные костры, и на пляже заиграл яркий свет.

Догерти, присевший в траву, чтобы не торчать на виду, ждал появления самолета. Вот он появился над пляжем, и еще через мгновение от его хвостовой части отделилась черная точка. Тут же раскрылся парашют, а самолет резко развернулся и умчался в сторону моря.

Догерти поднялся из травы и, спотыкаясь, побежал на пляж. Немец очень удачно приземлился, перекатился и уже собирал свой черный парашют, когда Догерти спустился к нему.

— Вы, должно быть, Шон Догерти, — сказал прилетевший на идеальном английском языке.

— Правильно, — ответил изумленный Шон. — А вы, должно быть, немецкий шпион.

Агент нахмурился.

— Что-то в этом роде. Послушайте, дружище, со своим имуществом я и сам разберусь. А вам, наверно, было бы лучше погасить эти чертовы костры, пока весь мир не узнал, что мы с вами тут торчим.

Восточная Пруссия, декабрь 1925

Той зимой олени голодали. Они выходили из леса и рыли копытами снег на лугах в поисках пищи. В лучах яркого солнечного света стоял большой самец; уткнув нос в снег, он пытался докопаться до прошлогодней травы. Они укрылись за невысоким бугорком, Анна вытянулась на животе, папа опустился на одно колено рядом с нею. Он шепчет ей советы, но она не слышит его. Ей не нужны никакие советы. Она давно уже ждала этого дня. Представляла его себе в подробностях. Была готова к нему.

Она вкладывает патроны в ружье. Оно совсем новенькое, без единой царапинки на прикладе и цевье, и пахнет чистым оружейным маслом. Это подарок на ее день рождения. Сегодня ей исполнилось пятнадцать.

Олень — тоже подарок ей.

Она хотела добыть оленя раньше, но папа воспротивился.

— Убить оленя — это очень большая эмоциональная нагрузка, — сказал он, объясняя все в своей странной манере. — Это очень трудно описать. Ты должна испытать это сама, и я не допущу, чтобы это случилось до того, как ты станешь достаточно взрослой, чтобы все понять.

Выстрел довольно трудный — сто пятьдесят метров при резком, порывистом встречном ледяном ветре. Ветер обжигает лицо Анны холодом, она замерзла и чувствует, что ее трясет, пальцы в перчатках окоченели. Она проигрывает весь выстрел в уме: на спусковой крючок нажимать мягко, точно так же, как в тире. Как ее учил папа.