Дэниел Сильва - Под конвоем лжи

Кэтрин выключила фонарик и уставилась вперед, где в тусклом свете фар мелькали дождевые струи.

— Ну, и как сейчас дела в Берлине?

Нойманн, неотрывно следивший за дорогой, не повернул головы.

— Это рай. Мы все счастливы, мы упорно трудимся на фабриках, мы грозим кулаками американским и британским бомбардировщикам и обожаем нашего фюрера.

— Вы говорите точь-в-точь как в одном из пропагандистских фильмов Геббельса.

— Правда не слишком-то привлекательна. В Берлине очень плохо. Американские Б-17 налетают днем, а британские «Ланкастеры» и «Галифаксы» — по ночам. В иные дни кажется, что город бомбардируют непрерывно. Большая часть центра Берлина — это груды щебня.

— Я пережила здесь то, что называют блицкригом, и боюсь, что Германия заслужила то, что сейчас делают с ней американцы и англичане. Именно немцы первыми начали воевать против гражданского населения. Я не собираюсь проливать много слез из-за того, что теперь настала очередь Берлина погибнуть.

— Вы говорите, как англичанка.

— Я и есть наполовину англичанка. Англичанкой была моя мать. Я прожила среди англичан шесть лет без перерыва. Когда оказываешься в такой ситуации, не так уж трудно забыть, на чьей стороне тебе следует воевать. Но расскажите мне еще о Берлине.

— Те, у кого есть деньги или связи, могут прилично питаться. Те, у кого нет ни того, ни другого, такой возможности не имеют. Русские напирают с востока, и что ни день, то сильнее. Я подозреваю, что половина Берлина с нетерпением ожидает начала вторжения, рассчитывая на то, что американцы успеют войти в Берлин раньше, чем Иваны.

— Типично немецкое поведение. Они выбирают своим вождем психопата, дают ему неограниченную власть, а потом начинают рыдать и жаловаться, что он привел их на край гибели.

Нойманн рассмеялся.

— Раз уж вы наделены таким замечательным предвидением, то почему же захотели стать шпионкой?

— А кто вам сказал, что я захотела это сделать?

Они миновали еще пару деревень, сначала Стикни, а потом Стикфорд. Сквозь закрытые окна машины проник запах дыма горящих в домах печей. Нойманн услышал лай собаки, затем еще одной. Он сунул руку в карман, достал пачку сигарет и, не глядя, протянул ее Кэтрин. Она прикурила две, одну оставила себе, а другую дала Нойманну.

— Может быть, поясните мне ваше последнее замечание?

«А стоит ли?» — подумала Кэтрин. Она испытывала очень странное ощущение от того, что после всех этих лет разговаривала по-немецки. Шесть лет она не допускала даже размышлений о себе и своем истинном прошлом. Она стала кем-то другим, полностью стерла в себе все следы той личности, которая когда-то существовала. И, если она и вспоминала о той себе, какой она была до прихода к власти Гитлера и до войны, это было абсолютно то же самое, как если бы она думала о постороннем человеке.

Анна Катарина фон Штайнер погибла в автомобильной аварии неподалеку от Берлина.

— Во всяком случае, я не ходила в местное отделение абвера наниматься к ним на службу, если вы намекаете на это, — сказала она. — Впрочем, я не думаю, чтобы хоть кто-нибудь из занятых на этой работе завербовался таким образом. Они всегда сами приходят за тобой. В моем случае их представлял Курт Фогель.

Она рассказала ему ту историю, о которой прежде даже не упоминала ни одной живой душе. Историю того лета в Испании — лета, когда там вспыхнула гражданская война. Лета, проведенного в estancia Марии. О том, как спала с отцом Марии.

— И таково уж мое счастье, что он оказался фашистом и вербовщиком новых агентов для абвера. Он продал меня Фогелю, и Фогель приехал, чтобы взглянуть на меня.

— А почему же вы не могли просто отказаться?

— Почему никто из нас им не отказывает? В моем случае он угрожал тому единственному в этом мире, что мне дорого, — моему отцу. Ведь что делает хороший штабной офицер разведки? Он проникает в твою голову. Он узнает, как ты думаешь, как ты чувствуешь. Что ты любишь и чего ты боишься. А потом они пользуются всем этим, чтобы заставить тебя делать то, чего они от тебя хотят.

Она молча сделала несколько затяжек, рассматривая деревню, через которую они проезжали в этот момент.

— Он знал, что я, еще будучи ребенком, жила в Лондоне, что я говорю на этом языке, как на родном, что я уже неплохо умею обращаться с оружием и что...

Она снова умолкла. Нойманн не стал ее торопить. Он терпеливо ждал, уже поглощенный ее рассказом.

— Он знал, что я по складу своего характера подхожу для того задания, которое он готовил. Я прожила в Великобритании почти шесть лет, в полном одиночестве, без какого бы то ни было общения с кем бы то ни было: без друзей, без родных, даже без контактов с другими агентами — у меня не было ничего. Это больше походило на тюремное заключение, чем на задание. Я не могу даже сказать вам, сколько раз я мечтала о том, как вернусь в Берлин и убью Фогеля одним из тех замечательных способов, которым он и его друзья меня научили.