Джон Ле Карре - Такой же предатель, как мы

— Просто приводил свой мотор в норму, — отвечает Перри.

— Что?

— Мотор!

Наполеоновская гвардия покидает поле боя. Воцаряется напряженная тишина. Подвесная камера скользит над кортом на фоне угрюмого, затянутого тучами неба.

Наташа. Да или нет? Почему она не ответила на сообщение? Тамара в курсе? Может быть, именно поэтому она спешно увезла девочку в Берн? Нет. Наташа сама за себя решает. Она — не дочь Тамары. Ей-богу, эта женщина никому не годится в матери. Написать сейчас Наташе?

Только что встретили твоего папу. Смотрим, как играет Федерер. Ты беременна? Целую, Гейл.

Не смей.

Стадион взрывается аплодисментами. Появляется сначала Робин Содерлинг, затем Роджер Федерер — скромный и уверенный, как и подобает божеству. Перри подается вперед, плотно сжав губы. Он видит своего кумира.

Разминка. Федерер пропускает пару ударов слева. Содерлинг несколько раз парирует — довольно раздражительно для дружеского размена. Федерер в одиночестве делает две-три подачи, Содерлинг тоже. Разминка окончена. Куртки падают с плеч спортсменов — точь-в-точь ножны, соскальзывающие с клинка. Федерер в голубой рубашке поло, с красной «птичкой» на изнанке воротничка и еще одной — на головной повязке; Содерлинг в белой, с яркими желтыми росчерками.

Перри вновь переводит взгляд на тонированные окна лож, Гейл тоже. Ей кажется — или она действительно видит кремовый блейзер с золотым якорем на кармане, мелькающий в коричневой дымке за стеклами? Если есть на свете человек, с которым не следует садиться на заднее сиденье такси, то это — синьор Эмилио дель Оро, вот о чем Гейл хочет сказать Перри.

Тише, матч начался — и, к великой радости зрителей, хоть и неожиданно для Гейл, Федерер берет подачу Содерлинга и выигрывает. Вновь подает Содерлинг. Хорошенькая светловолосая девочка с хвостиками подает ему мяч, делает книксен и убегает. Судья на линии орет как резаный. Вновь начинается дождь. Двойная ошибка у Содерлинга; начинается триумфальное шествие Федерера к победе. Лицо Перри озарено огнем неподдельного благоговения. Как же она все-таки его любит! За удивительную смелость, за извечное стремление поступать правильно, даже если так нельзя, за верность и неумение себя жалеть. Она — его сестра, друг, защитник.

Перри, должно быть, чувствует то же самое, потому что берет Гейл за руку и не отпускает. Пускай Содерлинг дошел до финала, но Федерер войдет в историю — и Перри вместе с ним. Федерер выигрывает первый сет со счетом 6:1. Всего за полчаса.

Манеры французской публики безупречны, думает Гейл. Федерер — их кумир, тут они солидарны с Перри. Но они неизменно выказывают свое одобрение Содерлингу всякий раз, когда он того заслуживает. Содерлинг благодарен им — и демонстрирует свою признательность. Он рискует — а следовательно, совершает ошибки. Наконец Федерер тоже ошибается; чтобы искупить свою вину, он посылает смертоносный укороченный удар, стоя в десяти футах за задней линией.

Когда Перри смотрит большой теннис, у него фантастически обостряется восприятие. После пары ударов он способен предсказать, к чему все идет и у кого в руках игра. Гейл не такая. Она — человек приземленный. Стукни по мячу, и будь что будет — вот ее девиз. Для ее уровня мастерства это нормально.

Но внезапно Перри перестает следить за игрой. И на окна лож он тоже больше не смотрит. Он вскакивает и становится перед Гейл, как будто пытается заслонить ее. Перри кричит: «Какого черта?!», не надеясь, впрочем, получить ответ.

Она тоже встает — это непросто, поскольку все вокруг уже на ногах и вопят «какого черта?!» по-французски, по-немецки, по-английски и так далее. Гейл ожидает увидеть мертвых фазанов у ног Роджера Федерера, потому что шум, поднятый вскочившими в едином порыве зрителями, напомнил ей, как хлопали крыльями перепуганные птицы, поднимаясь повыше в небо, точно допотопные аэропланы. Их тут же настигли пули брата и его богатых приятелей, и отсюда вторая, столь же безумная, мысль — что Диму кто-то застрелил (возможно, Ники) и выбросил из окна VIP-ложи.

Но на корте появляется какой-то долговязый тип, похожий на растрепанную райскую птицу, — это не Дима, и он отнюдь не мертв. На нем — красный фригийский колпак и красные гольфы, на плечи наброшен кроваво-алый плащ. Он разговаривает с Федерером у задней линии, с которой тот только что подавал.

Теннисист слегка озадачен и не знает, что сказать — они явно незнакомы, — но не расстается с приличными манерами, хоть и кажется немного раздраженным, как бы напоминая, на свой швейцарский лад, о том, что и в его прославленной броне есть трещинки. В конце концов, он здесь затем, чтобы войти в историю, а не тратить время на болтовню с каким-то долговязым незнакомцем, который без спросу влез на корт.