Джон Гришэм: Дело о пеликанах

— Почему Атланта? — спросил Грэй.

— Ты когда-нибудь делал пересадку в аэропорту Атланты?

— Конечно.

— А тебе приходилось блуждать там, пересаживаясь на другой самолет?

— Думаю, да.

— На этом я и строю свой расчет. Аэропорт огромен и всегда кишит как муравейник.

Он допил пиво и поставил банку на пол.

— И куда дальше? — Он чувствовал, что ему не следует спрашивать об этом, раз она не сказала сама. Но ему хотелось знать.

— Я воспользуюсь ближайшим рейсом куда-нибудь и проделаю свой трюк под названием «четыре перелета за один вечер». В конце концов я приземлюсь где-нибудь на островах в Карибском море.

Где-нибудь в Карибском море. Это сужало район ее пребывания до тысячи островов. Почему она выражается так туманно? Она что, не доверяет ему? Он сидит здесь, играя с ее ногами, а она не говорит ему, куда направляется.

— Что я скажу Войлзу? — спросил он.

— Я позвоню тебе, когда доберусь до места. Или, может быть, черкну строчку.

Здорово! Они могут быть друзьями по переписке. Он будет посылать ей свои статьи, а она ему — открытки с видами побережья.

— Ты будешь скрывать от меня свое местонахождение? — спросил он, пристально глядя на нее.

— Я не знаю, куда я направляюсь, Грэй. И не буду знать, пока не доберусь.

— Но ты позвонишь?

— В конце концов да. Я обещаю.

К одиннадцати вечера в кабинетах «Уайт энд Блазевич» осталось только пять адвокатов, которые собрались у Марти Вельмано на десятом этаже. Это были Вельмано, Симс Уэйкфилд, Джеральд Шваб, Натаниель Джоунс (Эйнштейн) и вышедший в отставку компаньон по имени Франк Кортц. На рабочем столе Вельмано стояли бутылки скотча. Одна была пуста, другая приближалась к этому. Эйнштейн сидел в углу, отдельно от всех, и что-то бормотал себе под нос. Его буйные курчавые волосы, убеленные сединой, и вытянутый нос придавали ему вид настоящего сумасшедшего. Особенно в эти минуты. Симс Уэйкфилд и Джеральд Шваб сидели перед столом без галстуков и с закатанными рукавами.

Кортц закончил говорить по телефону с помощником Виктора Маттиса и передал трубку Вельмано, который положил ее на стол.

— Это был Страйдер, — сообщил Кортц. — Они в Каире, в пентхаусе на крыше какого-то отеля. Маттис не хочет разговаривать с нами. Страйдер говорит, что он сильно раздражен и странно себя ведет. Он заперся в комнате, и нет необходимости говорить, что он и не думает возвращаться на эту сторону океана. Страйдер говорит, что они дали команду своим боевикам немедленно покинуть город. Погоня прекращена.

— И что мы должны делать в этой ситуации? — спросил Уэйкфилд.

— Мы предоставлены сами себе, — ответил Кортц. — Маттис умывает руки.

Они говорили тихо, тщательно выбирая выражения. Всеобщий крик закончился несколькими часами ранее. Уэйкфилд кричал на Вельмано и обвинял его в неосторожном обращении с запиской. Вельмано обвинял Кортца в том, что тот сделал этого грязного махинатора Маттиса главным клиентом фирмы. Это было двенадцать лет назад, кричал Кортц в ответ, и нам все это время нравились гонорары, которые он выплачивал фирме. Шваб обвинял Вельмано и Уэйкфилда в том, что они были такими раззявами в обращении с запиской. Они вновь и вновь принимались втаптывать в грязь Моргана. Это, должно быть, он устроил им такое. Эйнштейн сидел в углу и наблюдал за ними. Но сейчас они сдерживали себя.

— Грантэм упоминал только меня и Симса, — сказал Вельмано. — Остальные могут не опасаться.

— Почему бы вам с Симсом не скрыться из страны? — сказал Шваб.

— В шесть утра я буду в Нью-Йорке. А затем отправлюсь в Европу и буду месяц разъезжать на поездах.

— Я не могу бежать, — сказал Уэйкфилд. — У меня жена и шестеро детей.

Они слушали его стенания о шестерых детях уже пять часов. Как будто у них самих не было детей. Вельмано был разведен, а двое его детей уже выросли. С этим они смогут справиться. И он справится тоже. Все равно наступала пора уходить в отставку. У него припрятано достаточно денег, и ему нравится Европа, особенно Испания, так что скажите ему «адью». В некотором смысле он сочувствовал Уэйкфилду, которому шел всего сорок второй год и у которого не было таких денег. Он зарабатывал неплохо, но его жена была транжирой и к тому же имела склонность без конца рожать детей. Положение у Уэйкфилда в данный момент было незавидное.

— Я не знаю, что мне делать, — в тридцатый раз сказал Уэйкфилд. — Я просто не знаю.

Шваб пытался хоть как-то помочь.

— Мне кажется, ты должен пойти домой и все рассказать своей жене. Если бы у меня была жена, я бы попытался подготовить ее к этому.