Олег Северюхин - Серебряный монах

Капитан достал из-под стола бутылку с засургученным горлышком, проворно открыл ее и привычным жестом официанта разлил ее по четырем алюминиевым кружкам.

– Ну, мужики, за удачу, застольную по-чекистски, – сказал полковник, взял кружку ладонью за горловину и двинул ее навстречу трем поднятым.

Поглядев на полковника, капитан и сержанты взял свои кружки по полковничье-чекистски и чокнулись. Раздался звук, похожий на щелканье камней-голышей друг о друга.

– Товарищ полковник, – спросил младший сержант Копейкин, – а почему мы так кружки держали?

– Это уловка наша такая, – сказал довольный полковник, закусывая водку «вторым фронтом» – тушенкой из кенгуриного мяса из Австралии. – Так непонятно, что за звуки из кабинета доносятся, а звякни кружкой или стаканом, тут любой поймет, что мы водку пьем.

Полковник вспомнил, как они собирались у кого-то в кабинете после допросов политических арестованных и заливали водкой воспоминания о выбитых зубах и избитых в кровь лицах подследственных.

Сержанты вежливо посмеялись, оценив находчивость коллег полковника.

– Не только мы на работе пьем, однако, – подумал сержант Улусов, – начальники тоже на работе пьют, свои начальники, с рабоче-крестьянским происхождением.

Перед его глазами встала контора колхоза в полупустом доме в центре села. Председатель колхоза в белой сталинской фуражке со счетоводом, оглянувшись по сторонам, налили по полстакана самогона, выпили, закусили соленым огурцом, вытерли губы и с довольным видом пошли домой в конце рабочего дня, раскланиваясь с бабами, ожидающими у ворот возвращения с выпаса недоеных коров.

– Пьют, обычно, после того, как на дело сходили, – думал младший сержант Копейкин, – разглядывая нехитрую снедь на столе. Как возьмем какой-нибудь склад или мародера немецкого с рыжьём кокнем, так за это дело и выпить не грех за то, что живыми остались. Нас всё партизаны к себе звали, в строй хотели поставить и заставить эшелоны немецкие под откос пускать. А нам это не в кайф. Мы «Интернационал» не поём, а когда вышку дают, то не кричим «Да здравствует товарищ Сталин». Мы заводим шуры-муры с немецкими интендантами и ведем натуральный цивилизованный гешефт на миллионы марок, не отказывая себе ни в чем. Кому война, а кому мать родна. Наш пахан по значимости не менее, чем секретарь обкома, да и секретарь с паханом всегда ручку здоровкается. Пахан меня в армию толкнул. Ты, говорит, – Червонец, стреляешь отменно, иди, повоюй, нам стрелки ой как скоро нужны будут. Нечего стрелки забивать. Стрельнул раз и, как говорит товарищ Сталин: нет человека, нет проблемы. А вчера маляву от пахана получил. Пишет, чтобы я вражину этого захватил лично и свидетелей убрал. Ждать меня будут недалеко от места боя. Пахан и раньше говорил, что преступность бессмертна, а сейчас захотел сам бессмертным стать. А ты подумай, Копейкин, может тебе самому бессмертным стать и из Червонца в пахана над паханами превратиться?

– А ну, еще по одной, стременную – приказал полковник и залихватски сказал, – между первой и второй перерывчик небольшой.

Затем последовали очередные тосты, типа: закурганной, когда между второй и третьей пуля не должна пролететь, и четвертую – коню в морду, когда хмель от водки, приготовляемой гидролизом из еловых опилок, не ударил всем голову и не расслабил до такого состояния, когда все таимое в душе вдруг высунуло нос наружу и показало, кто есть кто. Как это говорят, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Но за столом сидели прожжённые жизнью люди и держали в голове все то, что рвалось улицу.

Капитан с тоской думал о том, что попал в пренеприятнейшую историю с этими снайперами и краснорожим полковником, приехавшим, как он намекнул, от самого товарища Берии.

Капитан был опытным контрразведчиком и не лез на рожон, наблюдая издали за ходом боя и после боя тщательно опрашивая свою агентуру, кто и как вел себя, но не для того, чтобы представить отличившихся к наградам, а для того, чтобы подробно доложить по команде, кто из его подопечных является потенциальным врагом и кто при раздаче фронтовых ста грамм не припевает рекомендованную песню: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём».

А завтра его, глаза и уши контрразведки фронта поведут в цепи рядом со снайперами, и он должен будет крутить руки эсэсовцу, стреляющему в офицеров серебряными пулями. А кто этого эсэсовца видел? Никто. Все мёртвые. Один вот Метелкин сидит, контра недорезанная.