Верт Уильямс - Ада Даллас

Ровно в три часа дня он появился у меня в кабинете. Выглядел он вполне прилично: густые седые волосы, очки в позолоченной оправе, дорогой темно-синий костюм, солидная осанка. Но лицо... Достаточно было взглянуть на него, чтобы сразу понять, что человек с этим застывшим, как у мертвеца, лицом способен на все.

Возможно, я не сумел скрыть своего отвращения – он даже не попытался протянуть мне руку, ограничившись легким кивком.

– Здравствуйте, господин губернатор.

– Всего-навсего шериф. Присаживайтесь.

Мастере, слегка подтянув на коленях брюки, скромно сел и положил ногу на ногу.

– Что ж, господин шериф, из нашего телефонного разговора я понял, что вам могут понадобиться мои услуги.

Он говорил вежливо и не спеша, тщательно подбирая слова.

– Возможно, – подтвердил я. – Я располагаю информацией, которую хотел бы довести до сведения общественности, и для этого мне нужен надежный человек.

– Да? – Все тот же вкрадчивый, вежливый тон. – По-моему, я считаюсь довольно надежным. – Он слабо улыбнулся.

– Знаю. – Я тоже старался говорить вежливо и бесстрастно, но каждое слово звучало у меня так, что другой на его месте счел бы себя оскорбленным. Мастере же, видимо, не обращал на это внимания.

– Так что представляет собой ваша информация, мистер Даллас?

– Она у меня вот здесь.

Я открыл ящик стола и взглянул на лежавший сверху тот снимок Ады в черном парике и подколотые к снимку бумаги. Я опустил руку в ящик. Нет, я определенно не испытывал никакого удовлетворения. Мысленно видел я, как достаю снимок, как передаю его Мастерсу, как он берет его и уходит, а вместе с ним и то, что должно погубить Аду раз и навсегда.

Я сделал вид, что роюсь в ящике и не нахожу того, что ищу. Я бы не сумел объяснить, почему поступаю так. Нужно всего лишь протянуть руку, передать ему фотографию и бумаги – и все задуманное исполнится. Я расквитаюсь и с ней, и с Сильвестром, и с Янси. А заодно и с Мастерсом. Он тоже из одной с ними компании.

Я подержал в руке снимок, разжал пальцы и задвинул ящик, потом для вида стал рыться в других ящиках. Мастере с насмешкой наблюдал за мной.

– Не могу найти, – проговорил наконец я. – Видимо, оставил дома, в сейфе.

– Да?

– Я позвоню вам, как только найду.

– Понятно. – Я взглянул на него: он действительно понял. Он встал. – Что ж, господин губернатор... простите, шериф, если найдете, свяжитесь со мной, вы знаете, где меня найти.

Показав мне спину в хорошо сшитом синем костюме, он вышел в дверь именно так, как я себе мысленно представлял, – правда, без той бомбы, которая могла бы взорвать Аду.

Как только дверь за Мастерсом закрылась, я взял снимок в руки, тоже встал и пошел в уборную.

Я разорвал его сначала пополам, потом на четыре части, а потом на клочки и, бросив в унитаз, спустил воду. И смотрел, как вода втягивает их в воронку, кружит и, булькая, уносит навсегда.

"Вот и разлетелись как дым твои планы мщения, идиот!" – подумал я. И тем не менее я почувствовал огромное облегчение, словно человек, которому сообщили, что приговор о пожизненном тюремном заключении отменен.

Ранним вечером, когда небо еще голубое, а солнце уже желтое, мы подъехали к Капитолию и начали готовиться к телевизионной передаче. Никто не пытался помешать нам. Либо Янси получил от кого-то хороший совет на сей счет, либо у него самого хватило ума понять, что любая попытка сорвать мое выступление только придаст событию еще более сенсационный характер.

Я помог операторам и техникам выгрузить из машины тяжелое оборудование. Больше мне нечего было делать, и я стал наблюдать, как солнце – большой алый шар на ниточке – медленно опускается за верхушки деревьев и крыши. Освещенные его лучами, ярко зеленели лужайки вокруг Капитолия. Время от времени я бросал взгляды на белую башнеобразную громадину этого здания, отвесно вздымавшегося в розоватую голубизну неба. Посыпанные белым песком дорожки прорезали лужайки там и сям и обегали статую Хьюи Лонга.

Он стоял, устремив бесстрастный взгляд в пылавшее на западе небо. А когда закат погас и небо из голубого стало серым, а потом фиолетовым, луч никогда не выключавшегося прожектора вытянул, залив желтым светом, фигуру Лонга, неподвижного, как языческое божество.

Начало темнеть. Я наблюдал за бесконечной возней техников с камерами, прожекторами и проводами, чувствуя себя далеким и отрешенным от того, что они делали. Между тем они делали это для меня. И камеры и прожектора скоро нацелятся на мое лицо; я был причиной суеты, происходящей на ступенях Капитолия. Вероятно, подумал я, вот так же отчужденно приговоренный к повешению взирает на то, как плотники вбивают последние гвозди в его виселицу. Но мне нечего было бояться, никто не собирался меня вешать. Потом я попытался представить себе, что я палач. И у палача, и у его жертвы ощущения в этот миг были бы одинаковы. Да, да, в этот миг, но, конечно, не в самый последний.