Юрий Семенов - Конец черной тропы

— Вот тебе и самостийная Украина,— оживленно подхватил Исаенко.— А все оттуда же, от куркульства: навоз возле хаты — мой! Тронь — на вилы подымет. И государственность у националистов, униатских священников в том же духе: Украина для украинцев. Прежде всего собственность! Единоличное представление своего хозяйства и государства.

— Так что, Василий Васильевич, вам на ходу придется познавать тонкости реакционной националистической идеологии украинских собственников — злобствующих врагов коренных интересов трудящихся,— закончил секретарь обкорма, добавив: — Мы должны поскорее дать людям возможность спокойно трудиться.

Не восхищаться своим чутким слухом Зубр не мог: верный страж его ни разу не подвел. Вот и сейчас, едва скрипнула ляда — деревянная крышка лаза, Гринько тут же пробудился, навострившись, потом по тихим, приближающимся шагам узнал Яшкину походку, неспешную и даже как будто с сонной ленцой, не дающей повода к беспокойству.

Медленно приоткрылась дощатая дверь в схрон, и прежде чем вспыхнул трехцветный немецкий фонарик, настроенный на спокойный зеленый луч, раздалось предупредительное, вполголоса, пожелание доброго утра.

— Друже... Я это... это я с делом,— чуть ли не у самого носа Гринько вспыхнул, ослепив, фонарик. Тот руками отбрыкнулся, зло обругал:

— Слепишь, паразит! Тюкну я тебя, Сморчок, наведешь ты меня на грех.

— Так это, вчера-то вы сами и велели... до утра чтоб, Вот я и говорю, тут она, в боковушке ждет, сердитая, а улыбается.

— Артистка! — с придыхом вырвалось у Гринько, схватившегося за небритый подбородок.

— Буди, говорит, Ивана... вас, значит, удача мне подвалила.

— Какая удача? — неспокойно спросил Гринько, надевая пиджак и по привычке проверяя, все ли цело в карманах. Уточнил: — Она так и сказала «Ивана» или как иначе?

— Да, так и повеличала, как же еще,— говорил Яшка, сам не зная почему скрыв произнесенное Артисткой: «Буди Ваньку, некогда мне ждать... ночью, видите ли, доставь.., что я ему? Зови, говорю, а то уйду. Он тут должен был сидеть и терпеливо ждать». Властная женщина засмеялась, и непонятно стало Бибе, всерьез ли говорила или шутила.

— Это само собой,— кивнул Гринько и привычно распорядился: — Иди живо, приготовь мне побриться, чистую получше рубаху, гребень не забудь, второй месяц пятерней причесываюсь. А сама пусть в боковушке сидит, пока не явлюсь.

И уже подымаясь по лестнице вслед за Яшкой из подпола, добавил:

— Явдоха пусть столик накроет, винцо там, яблочки... С дамой все-таки, они это ценят, тем более такая помощница.

В прихожке он даже подмигнул Явдохе, несшей начищенный до яркой желтизны самовар, и та, раздовольная, расплылась в улыбке.

Яшка принес полотенце, бритву, сам поправил ее на оселке, манерно, откинув мизинец, подал Гринько. Тот уже намылился и, задернув мешковатую занавеску в закутке у печки, где висел рукомойник, сунулся носом в увеличительно искажающий осколок зеркала, должно быть, от прожекторного рефлектора, твердой рукой ловко заработал шуршащим лезвием.

Из закутка вышел посвежевшим и, тихо приблизившись к приоткрытой двери в боковушку, прильнул к щели, прямо-таки впился глазами в преспокойно сидящую на табуретке обожаемую женщину. Мария мечтательно смотрела в окно. Никогда еще Зубр не видел лица Артистки таким одухотворенным, загадочным, будто перед ним сидела не бойкая, давно известная ему игривая хохотунья с кудельками на висках, а совершенно другая, незнакомая женщина.

«У, сатана!» — мысленно вырвалось у Гринько, и он распахнул дверь с возгласом:

— Слава Украине!

— Героям слава! — чуть приподнялась она со скрипучего табурета.

— Здравствуй, Артистична. Рад видеть тебя в добром здравии.

— Будь и ты здоров, Зубр. Что-то не нравится мне твоя личность, болел, слышала.

— Личность моя крепко здорова, к ней хвороба не причастна!

Зачем позвал? — вдруг непривычно строго спросила Мария и добавила вовсе не по рангу поучающе: — Не надо бы превращать хату Сморчка в расхожий постой. Очень даже зря... Заследили главный запасник Хмурого. Не одобрит он.

В этот момент с улыбчивым «извиняйте» вплыла Явдоха, высоко держа в руках самовар, а следом за ней, пружиня на хворых ногах, торжественно нес перед собой граненый штоф с вишневой настойкой и тарелку моченых яблок шустрый Яков, успевший раньше хозяйки поставить угощенье на стол да еще выложить из кармана кулек с конфетами.

Когда хозяева ушли, Гринько взял с этажерки две чашки, протер их полотенцем, налил вина. Он делал все это молча, по-домашнему деловито, не глядя на Марию. А та наблюдала за ним с тем любопытством, с каким присматривают за ребенком, взявшимся за непривычное занятие.