Камилла Гребе - Спящий агент

– Там же всего шестьдесят градусов… как в холодной сауне.

– Плюс десять зивертов. Абсолютно смертельная доза.

– Знаю…

Хайнц внезапно успокоился, прикрыл глаза и сделал глубокий вдох.

– Знаю, – повторил он. – Пойду к эксплуатационникам, может, у них есть какое-то решение, – сказал он, встал и двинулся к выходу.

Соня, хромая, догнала его – ей это было нелегко, лицо исказила гримаса боли.

– Хайнц… ты же не станешь делать глупости?

Он посмотрел на ее обеспокоенное лицо. Нет, глупостей он делать не собирался. Больше всего ему хотелось тут же, при всех, обнять ее, расцеловать, сказать, каким счастьем были все эти годы совместной работы. Посоветовать, как снизить pH в почве под магнолией, которая у нее никак не хотела цвести.

Сказать, как красива она и как умна. И что идиот, с которым она живет, совершенно ее не заслуживает.

Но он промолчал. Такой взрыв эмоций всегда подозрителен, тем более у сдержанного, уравновешенного Хайнца.

Так много надо ей сказать… и никогда не будет сказано.

– Знаешь, какая моя первая и последняя глупость в жизни? То, что я женился не на тебе, а на другой женщине, – пошутил он.

Шутка получилась под стать настроению.

Он надел защитный костюм, взял дозиметр. Добросовестно обсудил с заметно паникующими инженерами возможные меры.

Оставил их и, стараясь двигаться легко и непринужденно, пошел к двери в реакторный зал.

Поднес к замку магнитную карточку и набрал код, известный только так называемому «ближнему кругу».

Несколько секунд постоял перед зажужжавшей открываемыми замками дверью.

Дверь в преисподнюю.

Открыть ее и войти – значит подписать самому себе смертный приговор. Работать в реакторном зале он сможет. Если, конечно, температура не поднялась выше, чем показывали последние замеры.

Но когда он выйдет оттуда, жить ему останется считаные дни, если не часы.

Каким он приехал в Швецию и каким стал теперь! Это страна научила его понимать, что такое свобода и демократия. Шведы этого не понимают – последние поколения просто ничего другого не видели. Они вечно бурчат, вечно недовольны… идиоты.

Он подумал о Марианн, о детях и, конечно, о маленькой Туве.

Тува.

Что с ней будет, когда она вырастет?

Этого ему узнать не дано. Но ради того, чтобы у нее было будущее, стоит умереть.

На память пришел стих Гёте, выученный еще в школе.

Ощущение красоты и бренности окружающего нас мира. А последние строчки были словно адресованы ему, Браунхаймеру:

Он отодвинул тяжелую стальную дверь и вошел в зал. Единственный выход – вручную открыть вентиль затопления реактора морской водой.

Агент Центра Хайнц Браунхаймер твердо решил спасти атомную станцию «Форсмарк».

Человек, не по погоде одетый в темный костюм, довольно быстро шел по направлению к Латинской гимназии.

У Тома мелькнула мысль – не направляется ли он в квартиру Гелас?

Воспоминание о проведенной с ней ночи казалось странным и нереальным, как полузабытый сон. В любом случае – это была милость Божья, которая помогла ему пережить измену Ребекки и ее уход.

А теперь и Гелас исчезла.

Скорпион уже совершил один отвлекающий маневр – зашел в магазин и пропал. Несколько минут его не было, и Том даже начал думать, не вышел ли он через какой-то запасной выход и сел на автобус. В таком случае погоню можно считать законченной. Он, конечно, читал детективы, но ему всегда было непонятно, почему для так называемого наружного наблюдения нужен не один филер, а несколько…

Но нет, Скорпион вышел из магазина и, как ни в чем не бывало, двинулся дальше. Странно, что редкие прохожие не обращали на него внимания – на улице холодища, а он, как ни в чем не бывало, идет без пальто. Впрочем, в Стокгольме полно таких психов – они уверены, что теплая одежда мешает надлежащему закаливанию их драгоценных организмов.

Том шел по другой стороне улицы и на довольно большом расстоянии. Он нервничал. Пытался найти баланс между риском потерять объект из виду и быть обнаруженным.

Скорпион ни с того ни с сего перешел на его сторону, сделал несколько шагов, коротко оглянулся на тротуар, где он только что шел, и вернулся обратно. Наверное, решил убедиться, что его никто не преследует.