Александр Макколл Смит - Отдел деликатных расследований [litres]

– Мы с Ульфом были в суде, – объявила она. – И пропустили обед, потому что с судебного заседания так просто не уйдешь. Тебе это известно, Карл. Так что нам теперь полагается перерыв. – Она повернулась к Ульфу: – Ну же, Ульф. Наша гостья будет здесь меньше чем через час.

Они сели за столик у окна – самое завидное место в кафе, где можно было наблюдать за улицей и за всеми, кто проходил мимо. Поначалу оба сидели молча, будто без слов договорившись дать друг другу время обдумать то, что случилось сегодня в суде.

Когда Ульф наконец заговорил, радости в его голосе не было никакой.

– Знаешь, у меня было такое ощущение, будто у меня на глазах раздавили жука. Просто взяли и раздавили.

Анна задумалась:

– Мне кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать. Нечто огромное и могущественное походя сокрушает кого-то маленького и беспомощного.

– Вот только… Ну, это ведь можно сказать о любом уголовном процессе, верно? Обвиняемый всегда ничтожен и беспомощен перед лицом государственной машины. Вполне естественно. Но сейчас все было по-другому – сейчас это выглядело как жестокость.

Тут Анне вспомнилось кое-что.

– Ты видел его костюм? Штаны видел?

– Да. Они были ему велики. На щиколотках собрались в гармошку.

Анна поглядела на Ульфа. Они всегда замечали одни и те же вещи. Может, это было потому, что они так долго работали бок о бок и привыкли к одним и тем же методам? Или, может, они разделяли некий фундаментальный взгляд на мир – то, что немцы называют «Weltanschauung»? У немцев имелись слова буквально для всего – очень точные, специфические слова, специально сконструированные для определенного набора обстоятельств. Вроде бы у них существовал даже особый термин для чувства зависти, которое человек испытывает в ресторане, когда кому-то другому подают особенно вкусное блюдо, а заказ менять уже поздно. «Mahlneid» – «зависть к еде»: так, насколько помнилось Анне, это звучало. Люди, случалось, изобретали сложносоставные немецкие существительные в качестве развлечения – или на спор. Далеко не все такие словечки приживались в языке, но все же такое бывало. Каждое слово было когда-то сказано в первый раз, у каждого был свой, так сказать, первоизрекатель; так и развивается язык: кто-то подбирает для определенного момента совершенно определенное слово и пускает его в оборот. У Mahlneid’а были неплохие шансы, потому что многим знаком этот особый вид зависти, когда официант проносит мимо вашего носа к чужому столику роскошные, соблазнительные блюда, – и слово прижилось.

Анна раздумывала над тем, что они с Ульфом одинаково видят многие вещи. Какова бы ни была причина, ей всегда это нравилось. К сожалению, с мужем они видели мир совершенно по-разному. Конечно, они достигли согласия по каким-то глобальным вопросам – к примеру, голосовали они всегда одинаково; и в том, что касалось эстетики, вкусы у них примерно совпадали, – но если говорить о том, на что оба обращали внимание, то здесь между ними существовала огромная разница. Джо никогда не умел считывать язык движений и жестов. Он не замечал, как люди одеты, не понимал, что это о них говорит. У Анны было ощущение, будто он не видит и половины того, что происходит вокруг. Они с Ульфом, напротив, всегда обращали внимание на мельчайшие детали. Ульф мог заметить истрепавшийся шнурок на чьем-нибудь ботинке и из этого факта вывести целую теорию о том, что это за человек, что им движет, чем он занимается в жизни – и еще много о чем. Она знала за собой похожую черту, и, как результат, они часто сидели вместе, в обществе друг друга, и наблюдали окружающий мир – во всех его завораживающих подробностях. Иногда они, заметив какую-нибудь нелепость, одновременно поворачивались друг к другу, смеясь, потому что каждый знал, что другой тоже ее заметил и нашел забавной.

Анна не любила сравнивать Джо и Ульфа, в основном потому, что сравнение это обычно оказывалось не в пользу Джо. Ее супруг был скромным человеком – характерная, как казалось Анне, для анестезиологов черта, просто потому, что всем им по душе было тихо сидеть в операционной, никак не общаясь с пациентом. Анестезиологи вообще были люди неразговорчивые – им вполне хватало своих химикалий, клапанов, переключателей и гудения машин; они, в массе своей, были людьми застенчивыми и робкими – в отличие от чванливых и шумных хирургов, которым они служили. И все же – хотя, может, в этом и не было ничего особенно удивительного – Анна обнаружила, что общество анестезиологов наводит на нее дремоту, как случалось, и не раз, когда Джо приводил к обеду своих коллег из больницы. Она держалась изо всех сил – и все же, когда дело доходило до сырной тарелки, всегда начинала клевать носом.