Сергей Норка: Заговор против России

На оформление документов в военкомате и получение паспорта ушли две недели, которые я провел лежа на диване, бездумно глядя в телевизор и читая газеты. Жрать в Москве, кроме хлеба и плавленых сырков, было нечего, но страна была полна надежд на то, что самое страшное уже позади и теперь всех ждет новая буржуазная жизнь с колбасным изобилием и равными возможностями.

Получив наконец паспорт и военный билет (в военкомате начальник отделения, курирующего офицеров запаса, взглянув на статью, по которой я был уволен, вопросительно посмотрел мне в лицо и выразительно щелкнул себя по горлу, на что я утвердительно кивнул, и он тут же выразил свое полное понимание и сочувствие), я приступил к поискам работы.

Первым местом работы стал кооператив «Улыбка», который занимался ремонтом квартир. Я исправно клеил обои и красил потолки, пока мой напарник Дима (кандидат физико–математических наук) клал плитку. Мы проработали два месяца, после чего учредители кооператива тихо исчезли, по рассеянности забыв выдать нам зарплату за последний месяц.

Дима, интеллигентно выругавшись, устроился в другой кооператив, который был создан на базе пельменной, а я превратился в безработного нового образца. Время от времени выполнял кое–какую работу, сшибая мелкие суммы денег. Вынужденная диета не слишком благотворно действовала на мои нервы, а тот факт, что я за время «безупречной службы» как–то не удосужился обзавестись верхней зимней одеждой, высвечивал перспективу проходить предстоящую зиму в шинели со споротыми погонами, поскольку одежда, оставшаяся мне от отца, была великовата.

В тот вечер, когда я в сто первый раз просматривал записную книжку, выискивая фамилию кого–нибудь, кто смог бы помочь мне с трудоустройством, раздался телефонный звонок. Это был Валентин Постников, подполковник, с которым мы ехали в одном купе и обменялись телефонами. Беседа длилась довольно долго, и я чувствовал, что он прощупывает меня со всех сторон. В конце концов Постников попросил меня немедленно приехать к нему для серьезного разговора, поскольку на следующий день он уезжал далеко и надолго.

Впустив меня в прихожую своей коммунальной квартиры, где ему принадлежала одна комната, Постников по–братски обнял меня, что, видимо, означало полное доверие. Я огляделся. Стены длинного коридора украшали плакаты «Битлз», жестяное корыто и всевозможные шкафчики, запертые на висячие замки, что свидетельствовало о сложных отношениях обитателей этой «вороньей слободки». Из кухни доносился разговор соседок, где–то раздавался детский визг, в крайней каморке гремела музыка. Сильно пахло жареным луком.

Постников провел меня в свою крохотную комнатку, где на обеденном столе уже стояла бутылка водки, а на тарелках лежала нехитрая закуска. У стены стояли два чемодана, уже, видимо, собранные.

Первую рюмку опрокинули, не чокаясь, как на поминках. Я положил на кусок черного хлеба круг вареной колбасы, которую не ел уже полгода, и откусил здоровый кусок, стараясь, впрочем, не показывать, что голод не такое уж редкое явление в стране победившей демократии.

— Ну, так еще раз. Что намерен делать? Чем заниматься? спросил Постников, глядя мне в глаза.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил я. — Я же уже говорил. Потыкался–помыкался и пришел к выводу, что на хрен никому не нужен. Да все мы здесь никому не нужны.

— Это верно, — жестко сказал Постников, наливая еще по одной. — В этой стране мы на хрен никому не нужны. Ты хоть понимаешь, что происходит? В какое дерьмо нас всех столкнули?

— Честно говоря, весьма слабо, — ответил я, намазывая новый бутерброд.

Я действительно слабо ориентировался в обстановке. С одной стороны, мысль о том, что уже не надо ходить на политсеминары и переписывать ленинский маразм в толстые тетради, грела душу. С другой стороны, было совершенно очевидно, что страна попала в чьи–то руки и как эти руки обойдутся с такими, как я, было неясно.

— Так вот. Запомни, мы присутствуем при очередном историческом грабеже России. Этот грабеж готовился не один год, и будет длиться не один год. Пройдет много лет, прежде чем грабители трансформируются. Вернее, не они, а их детки. А до тех пор, пока грабеж будет продолжаться, тем, кто в нем не участвует, придется туго. Выживут далеко не все. Впереди обнищание большей части населения, превратившейся в балласт, и дикий беспредел, в котором перед такими, как мы с тобой, поставлена дилемма: либо вымирать, как динозавры, либо подаваться в бандиты. Ты балласт. Ты обречен на жалкое существование.