Анатолий Баюканский - Черный передел. Книга II

– Все подсчитал, – устало проговорила женщина, жалела, что пошла к нему на поклон, – одно забыл: я отдала тебе молодость, лучшие свои чувства, осталась без семьи, без близких.

– Замолчи! Уходи-ка лучше подобру-поздорову! Я ненавижу тебя!

– Теперь все понятно. Политика превратила тебя в робота! – огрызнулась Жигульская. – Сделала злым фанатиком. Что ж, мсти, преследуй, пусть это останется на твоей совести, хотя… совести у тебя никогда не было. Достаточно вспомнить, как ты, не моргнув глазом, засадил в тюрьму безвинного Русича. Прикажи Пантюхе убить меня. Или уже отдал приказ? А возможно, хочешь подвести меня «под монастырь» с помощью подтасовок, ревизии? Небось награбил вполне достаточно. А я… я понимаю, желаешь убрать меня потому, что я много знаю.

– Помнишь, на заре туманной юности я учил тебя многим премудростям, в частности, никогда не считать деньги в чужих карманах. Но, увы. Ты, как я теперь вижу, оказалась плохой ученицей. Видимо, плохо учил. Уходи, Нина! Признаюсь, мне больно говорить с тобой.

– Я давно знаю, ты жестокий, да и вся прежняя твоя жизнь была жестокой. – Нина Александровна сделала над собой усилие, поймала тяжелую руку Петра Кирыча. – Попробуй стать обыкновенным человеком, понять меня. Посоветуй. Я послушаюсь.

– Что хочешь?

– Работать спокойно, чтоб никто не мешал. Поднимать «Пневматику». Я далека от политической борьбы. Да, сделала ошибку, поверила в справедливость. В очередной раз.

– Хоть имеешь мужество признаться, – чуть смягчился Петр Кирыч, – тебя очень легко сманить красивыми обертками. – Он рывком вытянул руку из ладони Нины Александровны. – Глядь, сколько нынче красивых обманок: шоколадки, банки, тряпки, а мы, русские люди, падки на это. Нынче ставка и впрямь больше, чем жизнь. Или мы, или… эти дерьмократы, самозванцы, ничего не умеющие, ничего не понимающие, кроме своей шкурной выгоды. Закрепятся они, и тогда… Мою любимую припевку помнишь: «По шпалам, по шпалам, по железной дороге шел скорый поезд Воркута – Ленинград»?

– И все-таки? – продолжала Нина Александровна, не давая Петру Кирычу увести разговор в сторону от того, что ее волновало отныне более всего.

– Ах да, извини. Ты просишь совета. – Петр Кирыч не спеша достал из кармана пачку сигарет, повертел в руках, закуривать не стал, просто понюхал и положил сигаретину обратно в пачку. Наверное, эта маленькая пауза была ему необходима для того, чтобы собраться с мыслями, дать ей последний совет. – Тебе, Нина Жигульская, лучше всего уехать из Старососненска, чем скорей, тем лучше.

– Это я уже слышала от одного нашего общего знакомого. А если я все-таки останусь? – Нина Александровна вскинула голову. – Скажи откровенно, что мне угрожает?

– Я хотел бы, Нина, снова поверить тебе. Другого бы стер в порошок, но ты… навязалась на мою голову. – Он беспокойно заерзал на скамейке. – Ладно, еще раз доверюсь. – Петр Кирыч понизил голос до шепота: – Но смотри, если снова предашь, то… Ради нашей прежней любви, под большим секретом скажу. Все должно вернуться на круги своя. Подготовлены боевые дружины, составлены списки наиболее рьяных демократов. Признаюсь, я с большим огорчением увидел в списке твою фамилию, а также твоих дружков, которых ты благословила на поездку в Москву во время августовских событий.

– Вот это новости! – Нина Александровна на мгновение потеряла дар речи.

– Уезжай, пока не поздно! – зашептал ей на ухо Петр Кирыч. – Сегодня же ночью. Или завтра. Мотай куда подальше. Хочешь, дам пару адресов?

Нина не ответила. Встреча с Петром Кирычем, этим жирным котом, процветающим во все времена, показалась смешной и глупой. Зачем пришла? Получила очередную оплеуху. Плохо соображая, она встала, не желая ничего больше объяснять Петру Кирычу, поспешила прочь, подальше от «желтого дома».

– Мое дело предупредить! – бросил ей вдогонку Щелочихин…

Алевтина Жучкова в этот субботний вечер совершенно замучила мужа. Альберт еще ни разу за годы совместной жизни не видел жену в столь плачевном состоянии. Она пила подряд все: водку, шампанское, ликер яблочный, жигулевское пиво. Что-то бессвязно бормотала, хватала Альберта за ноги, падала на ковер, таща его за собой.

Альберт не понимал состояние жены. В постели она обычно была холодна, исполнять супружеские обязанности часто отказывалась, он догадывался, что у жены кто-то есть на стороне. В ответ на его вопросы Алевтина отшучивалась. Однако с ней последнее время творилось неладное. Чего не хватало? Денег было великое множество. Раз в неделю, а именно в субботу, Алевтина, пригласив его в свидетели, раскладывала своеобразный пасьянс из пачек, пересчитывала сбережения. А в воскресенье обычно начинала выкладывать на диван заморские шмотки, которых хватило бы на пять жизней. Только ей и этого было мало.