Алексей Троненков - Смоленская площадь

Я пожал протянутую руку и примостился на краешке стула. Пока он раскуривал трубку (необычайно душистый табак, надо заметить), окинул взглядом его кабинет. Потертые ковровые дорожки, обитые дубовыми панелями стены, над напольными часами — портрет Дзержинского.

Голос генерала заставил сместить взгляд с основателя ВЧК на продолжателя славных дел:

— Как там в Ялте?

— Жарковато. — сознался я.

Пауза. Дым. Он взял обычную на вид папку с руку толщиной. С его руку.

— Знаете, что это такое?

Синий цвет, золотые тиснения «Комитет Государственной Безопасности. Совершенно секретно. Личное дело.»

— Полагаю, это мое личное дело. — похвастался я отличным зрением и втайне надеясь поразить его своей сообразительностью. — Иначе, зачем было меня спрашивать.

— Психологи не ошиблись, это хорошо… — усмехнулся генерал. — Общительный…

Я захлопнул рот. Руководство еще больше развеселилось, попыхивая трубкой и по-прежнему доброжелательно щурясь.

— Надо заметить, у тебя, ты уж прости мне «тыканье», наилучшие характеристики как из МИДа, да и рекомендации нашего куратора… тоже вполне.

Моя улыбка была скромной и сдержанной.

— Полагаю, тебе довольно подробно обрисовали незавидное будущее. — без всякой подготовки перешел на английский язык генерал.

— Совершенно верно. — автоматически подхватил я, и далее разговор протекал на языке Шекспира.

— Как ты сам оцениваешь свою готовность? Ближний Восток для нас — жизненно важный регион. Возможно, позже к тебе присоединится один толковый парень, но пока ты будешь один. Совсем один!

Я помолчал, собираясь с мыслями.

— Готов. — надеюсь, получилось не очень пафосно. — Я всегда буду считать свою работу почетной и необходимой нашему обществу. Да… я готов.

— В случае провала… Хотя сейчас нет войны, но бывает, разведчики…

— Я знаю… — ответил я, вспомнив Сашу Маркина, окончившего ин'яз двумя годами раньше. Практически сразу попал в разведку, и уехал в Париж. Правда, проработать успел он недолго — однажды его привезли в посольство с дыркой в спине. На днях выписался из госпиталя…

— Противник у тебя — серьезный, и положиться будет совершенно не на кого! — в начальственном голосе зазвучали теплые нотки. — Мы не всегда сможем подстраховать тебя, чтобы не вредить твоей «легенде»!

— Да уж, не для того, я предам Родины, чтобы обзавестись порочащими связями с КГБ! — позволил я себе усмешку.

Осязаемая тишина.

Генерал-майор Александр Матвеевич Берзин опустил глаза в дело, щелкнул ручкой и застрочил. Я, собственно, и не надеялся, он посвятит меня в содержание.

Из-под кустистых бровей стрельнул насмешливый взгляд:

— Мне говорили, ты выбрал достаточно экзотичный псевдоним…

— Кроуфорд. — сообщил я.

Он уже приоткрыл рот, но, пробормотав нечто вроде «А почему бы, ко всем чертям, и нет!», снова углубился в писанину.

«Железный Феликс» над часами смотрел на меня весьма одобрительно. Я подмигнул ему.

Берзин поднял голову, отложил шикарную, на мой взгляд, чернильную ручку, аккуратно подравнял стопку бумаг и затянул папку черными тесемками (очень и очень похожими на обыкновенные шнурки — даже на кончиках были железные наконечники). Затем поднялся, заставив мое тело взвиться со стула.

— В приемной тебе передадут адрес, по которому нужно будет завтра явиться за документами. Рейс в Оттаву согласно плану твоей командировки через неделю. — он крепко сжал мою руку. — А там… Все уже сказано, и ты все уже знаешь… Скоро имя молодого советского дипломата будет угваздано всеми нашими СМИ! Вот так-то… товарищ Кроуфорд!..

До сих пор храню пожелтевшие от времени газетные вырезки. Советский партийный рупор «Известия» трубил:

«СОВЕСТЬ ЗАМУЧИЛА?

Вашингтон.21 мая 1971

Как стало известно нашему собственному корреспонденту, вчера в захудалой гостинице на окраине Вашингтона скоропостижно скончался бывший советский дипломат Владислав Алексеевич Ростин, чья перебежка на сторону врага два года назад вызвала волну гнева и возмущения советских людей.

Нам неизвестно, отчего умер человек, запятнавший себя несмываемым позором. Американские средства массовой информации пытаются убедить мировую общественность, будто у него было слабое сердце. Ошибаетесь, мистеры, — будь у него проблемы со здоровьем, наши медики ни за что не выпустили бы его на ответственную работу за рубеж.

С физическим-то здоровьем у двадцатишестилетнего „господина“ Ростина было все в порядке! Дело в другом. Не сумели разглядеть товарищи по работе червоточину в „слабом“ сердце своего коллеги, гнильцу в душе молодого человека, избравшего кривую дорожку!