Томас Гиффорд: Сокровища Рейха

– Купер у телефона.

– Вам телеграмма от… э-э-э… Сирила Купера.

– Прочтите, пожалуйста, – бодро сказал я, одновременно испытывая щемящее и липкое чувство страха, которое неизменно вызывают слова «вам телеграмма».

И в ответ услышал:

– «Срочно будь Куперс-Фолсе двадцатого января. Бросай все. Семейному древу нужен уход. Выше голову, братишка. Сирил».

Голос любезно предложил повторить текст. Я с готовностью согласился и второй раз прослушал его уже с облегчением: по крайней мере, никакой катастрофы. Уставившись в окно и размышляя о том, что бы все это могло значить, я спросил, откуда отправлена телеграмма.

– Из Буэнос-Айреса, – ответила телеграфистка голосом, интонация которого была профессионально отшлифована.

Поблагодарив, я машинально потянулся за жестянкой с табаком, туго набил трубку душистым «Балкан собрани», поднес большую кухонную спичку и полной грудью втянул дым, ощущая аромат смеси и наблюдая как тлеющие хлопья латакии [1] Крепкий сирийский табак. Здесь и далее примечания редактора. поднимаются над вересковой чашечкой трубки.

Первое, размышлял я, – никакой липы. Никто, кроме Сирила, не раскошелился бы в международной телеграмме на три лишних слова: «Выше голову, братишка».

Второе – «срочно» в обиходе Сирила было не просто словом. Оно сохраняло свое истинное значение.

Третье – двадцатое января отнюдь не приблизительная дата. Это точный срок, когда мне надлежало по вызову Сирила прибыть в Куперс-Фолс, причем явка обязательна и никакие уважительные причины с моей стороны не будут приняты во внимание.

Четвертое – телеграмма была не только загадочной, она была намеренно интригующей, тем более что суть дела в ней не сообщалась. Помимо всего этого, Сирил никогда ничего не делал просто так, и если в данном случае он о чем-то умалчивал, темнил, значит, на то имелись свои причины.

Пятое – Буэнос-Айрес. Буэнос-Айрес невообразимо далек от привычных Сирилу деловых районов, в основном европейских. И тем не менее у Сирила, очевидно, были веские причины для пребывания именно в Буэнос-Айресе.

Допив вторую кружку кофе, я взял чемодан, аккуратно сложил в него свои пожитки и направился в гараж к «линкольну».

«Линкольн» сохранился у меня еще с тех времен, когда денег было в изобилии. Даже оказавшись перед фактом нахлынувших личных и финансовых неурядиц, я холил и лелеял его, оберегая от порчи, цепляясь за него, как за своего рода талисман. Машина служила для меня источником радости. Мой «линкольн» образца 1966 года тихо рокотал, пожирая при этом массу горючего. В его боках цвета вороненой стали отражалась серая картина мира, в салоне всегда поддерживалась нормальная температура, и я чувствовал себя очень уютно на его просторном кожаном сиденье. Мне и в голову не пришло добираться до дому каким-либо иным способом.

На заправочной станции тщательно проверили уровень бензина, масла, коробку передач, тормоза, аккумуляторы, и я отправился в дорогу.

За первый день я проехал всего лишь триста восемьдесят жалких, насквозь провьюженных миль. Снег вихрем перелетал через шоссе и уносился, не успевая намести сугробы. Мысли мои, естественно, сосредоточились на Сириле.

Мой брат Сирил Купер, двумя годами старше меня, и в юности, и позже, став зрелым мужчиной, обладал необычайным обаянием, целеустремленностью и, если называть вещи своими именами, самой что ни на есть откровенной алчностью. Эта алчность, этот неприкрытый восторг от того, что вся его деловая активность представляла реализацию теоретических положений, полученных в Гарварде, помогли ему невероятно разбогатеть. Однако благодаря врожденной порядочности Сирил не нажил себе врагов – явление весьма редкое для человека с таким капиталом. В сферу его деловых интересов входили: шотландское виски, многочисленные магазины модной одежды, оборудование для видеозаписи, специализированное издательство, реклама, торговое судоходство под либерийским флагом и застройка участков в Англии, Франции и Испании. Когда ему исполнилось двадцать лет, он взял у деда денег взаймы и с тех пор неуклонно, ступенька за ступенькой, поднимался по лестнице, ведущей к положению магната.

Я продолжал свой путь в сгущающихся сумерках и, попыхивая трубкой, невольно перешел в своих размышлениях о брате, всегда деятельном и жизнерадостном, к остальным членам семьи, в которой вырос не только он, но и я, совершенная ему противоположность – книжник и нелюдим, не говоря уже о нашей маленькой сестренке Ли, погибшей во время бомбежки в Лондоне.