Дмитрий Дивеевский - До второго потопа

Ранним утром 9 мая к Булаю в комнату привели захваченного власовца. Севка еще не пришел в себя после праздничной победной ночи. Всем полком отмечали капитуляцию Германии. Радости не было конца. Много пили, пели песни, плясали и стреляли в воздух.

В комнату вошел мужчина лет сорока пяти. Русый, сероглазый, ладно сложенный. Встал вольно, не напрягаясь.

– Садитесь, – сказал ему Булай – мы не СМЕРШ, долго с Вами разговаривать не будем. Снимем только первые показания и отправим куда надо. Сергеев, записывай допрос.

Сергеев развернул на столе замусоленный блокнот и приготовил карандаш.

– Имя, фамилия, часть и так далее.

– Перов Иван Сергеевич, русский, рядовой Русской Освободительной Армии. Вот и все.

Власовец, казалось, ничем не смущен.

– И как Вы оказались в РОА?

– Как и все, через плен. Контужен под Псковом осенью сорок второго. Полгода в концлагере, потом приехал Власов агитировать, я и пошел.

– Конечно, с целью перебежать к своим?

– Можно, конечно смеяться, но такая цель была у многих власовцев. Лучше отсидеть на Родине в лагерях, чем сдохнуть в немецких окопах. Но я такой цели не преследовал. Я по профессии преподаватель истории. Работал в Питерском университете и с самого начала понимал обреченность советской власти.

– Как это понимать?

– Понимать это надо очень просто. Что хотят большевики? Мировую революцию? А разве весь мир к такой революции готов? Могу Вас заверить – нет. Не готов. Не смогли мы разжечь пожар мировой революции. Задохнулся костерчик в восемнадцатом году. Ни немцы, ни венгры, ни поляки нас не поддержали. И стали жить не хуже нашего. Не знаю, настанет ли когда-нибудь время для всеобщей революции или нет. Но пока оно не пришло. А сегодня дело кончится плохо – большевики со своими планами осчастливить весь мир провалятся в бездонную яму. И мы вместе с ними. Тогда зачем я буду класть жизнь за власть, с которой в корне не согласен?

– А что же вы хотите?

– Вы не поверите, я ничего не хочу. Потому что то, чего я хочу, невозможно.

– Откройте тайну.

– Какая там тайна. Нет никакой тайны. Есть скромное желание видеть мир совершенным. А это невозможно. Нынешние люди по заповедям Иисуса Христа жить не могут. Вот и все.

– Однако интересно, что же это за картина такая воображаемая?

– Картина такая. Если бы вместо того, чтобы Бога распять, евреи услышали его призыв и составили себе новый закон жизни по заповедям, то худо-бедно за полторы тысячи лет человечество немало бы на этом пути продвинулось. Уж не знаю, как с искоренением массовой греховности ветхого человека, но уж наверное, таких страшных явлений, как фашизм оно не допустило бы. А оно настолько пало, что фашизм расцвел.

– Тогда что же Вы пошли служить фашистам?

– Я слабый человек, только не служить им пошел, а нашел способ выживания. Даже если бы пришлось стрелять, то в своих бы все равно не стрелял. Поверьте, таких у нас много.

– Но не все.

– Нет, не все. Есть настоящие лютые враги. А я так… Попал под колесо истории.

– С такими взглядами жить не захочется. Мировая революция ему, видите ли, не нравится.

– Честно скажу, не нравится, хотя понимаю, что за это мне не поздоровится. Однако однажды наступает час правды. Вот он у меня наступил. Судите, как хотите.

– Не мне Вас судить. Сергеев, доставь его в штаб СМЕРШ.

Сергеев энергичным движением надвинул на лоб пилотку, взял автомат и сказал арестованному:

– Выходи.

Что-то необычное послышалось Булаю в голосе старшины, но он не придал этому значения. Через минуту после того, как они покинули дом, Булай услышал короткую автоматную очередь и заячий вскрик Перова. Он выскочил на улицу и увидел власовца лежащим у изгороди. Из окон соседних домов испуганно выглядывали привлеченные выстрелами чехи. Сергеев посмотрел на Севку и криво улыбнулся:

– Хотел деру дать. Вот пришлось…

Горло Севки словно схватили железные пальцы. Стало трудно дышать. Он вырвал из кобуры пистолет:

– Ты, ублюдок…

Старшина, улыбаясь положил ППШ на траву, и встал распахнув руки:

– Стреляй, стреляй Всеволод Дмитриевич. Есть причина… стреляй.

Глаза его смотрели жестко и цепко, но рот кривился в жалостной улыбке. Это был не первый случай расправы старшины над пленными, и Севка ненавидел его в такие моменты. Овладев собой, он сунул пистолет в кобуру и сказал:

– Все, Сергеев. Больше терпеть не буду. Пойдешь под трибунал.

Он не успел вернуться в штаб, как с окраины города послышалась частая ружейная пальба. Вскоре примчался посыльный от командира пехотной роты, стоявшей на выезде из города: