П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.

— Нет, конечно. Я отправил ее своему началь­ству, в Москву. У каждой профессии свои законы. Меня наняли найти. Я нашел.

— Но это же... Ведь они же... Почему?!

— Я не судья. А потом, это ваши тутошние разборки. Вы в них и разбирайтесь.

Шеремех задыхался от ярости. Как многим журналистам, ему и в голову не пришло спросить: а зачем отдал? Такие, как Кеша, часто заранее уверены в чужой глупости. Потому и смотрят вполглаза, и слушают вполуха, а изрекают - без­апелляционно.

Мухи творчества

Шеремех при всем своей запальчивости и люб­ви к экстриму довольно совестливый человек. И он решил, что обязан поведать землякам об истинной изнанке вроде бы хорошо известных им событий.

Знакомые терялись в догадках: что с ним происходит? Шеремех отключал телефон, сутками пропадал неизвестно где, а на работе появлялся с такими синяками от усталости под глазами, что гримеры изводили за день месячную норму белил и пудры. Его очередной суперпроект: кто быстрее залезет на недостроенную телевышку в ластах и с аквалангом — так и зачах на стадии подбора учас­тников.

Многие решили, что он влюбился, и завел себе пассию, которая и высасывает у рупора екабевской демократии все соки.

Правда вскрылась, когда у издателя появи­лась рукопись книги Шеремеха, названная с при­сущей ему лихостью: «Тайны третьей столицы». В ней Шеремех рассказал все, что узнал от Быкова, присовокупив и свои размышления о судьбе самого везучего из всех проклятых городов.

Издатель, давний приятель Шеремеха, позво­нил ему поздно ночью — только ему журналист дал номер телефона знакомых, которые были на даче, и в квартире которых Кеша отсыпался после месяца изнурительного труда:

— Извини, что бужу, — сказал издатель, — но тут время так поджимает, что не мог ждать до утра.

— Ты прочел? И как? — стараясь скрыть вол­нение, вдруг охрип Шеремех.

— Ну-у... — издатель, давний приятель Шере­меха, был из той же породы людей, которым всегда не хватает времени, чтобы экономить время. Поэто­му он судил о рукописях, прочитав две страницы: первую и последнюю. — Мощно написано! Прямо, знаешь, Кафка и Салтыков-Щедрин в одном фла­коне. Только с концовкой ты, извини, подкачал.

— Но это же, как в жизни: подлость всегда по­беждает, потому что каждый думает только о себе! — с пол-оборота завелся Шеремех.

— Извини, парень, не могу с тобой согласить­ся.

— Почему?

— Потому, что людям и без тебя хватает нега­тива в жизни. Концовка должна быть оптимистич­ной и жизнеутверждающей!

— Но я же не могу врать! Пусть люди же зна­ют, что было на самом деле! Пусть знают, что их начальники готовы пользоваться услугами сумас­шедших, убийц и мастеров фальшивок — лишь бы сохранить власть!

— Не ори. Хорошая концовка - это твои про­блемы. На то ты и писатель, чтобы суметь при­ободрить читателя. Но без хэппи-энда книга будет плохо расходиться. Уж я-то знаю.

— Но откуда я тебе возьму хэппи-энд, если такие, как ЧАМ, всегда на коне?!

— Извини, парень, но это — твои проблемы. Я же не спрашиваю тебя, где мне брать бумагу на твою книгу? Вот и ты не спрашивай, как ее допи­сать.

С некоторых пор, когда Шеремех не знал, как быть и что делать, у него появилась привычка хо­дить в скверик на Вознесенской горке.

Перекрестившись перед старым, обшарпанным храмом и поклонившись ему, он отошел к скамейке и стал ждать.

Обычно люди узнавали его, оглядывались, пытаясь вспомнить, откуда им знакомо это по ло­шадиному узкое лицо. Но сегодня они шли мимо, не замечая, словно Шеремех стал невидимкой.

Вот шумно, с матерками, прошла группа гор­ланящих подростков. За ними, безразлично сколь­знув по журналисту взглядом, шла молодая мама, держа за ручку косолапо семенящего карапуза в трусиках и в короткой синей маечке.

Одна девица из шумной компании в довольно похабных штанишках допила пиво и небрежно от­швырнула алюминиевую банку на газон.

«Дерьмо людишки растут, — брезгливо поду­мал Шеремех. — Такие и в храме насрут, только дай им волю! Для них даже ЧАМ со своими психа­ми еще слишком хорош...»

Вдруг малыш выдернул свою пухленькую, в трогательных перетяжках ручонку из пальцев ма­тери и, забавно переваливаясь с боку на бок, полез в траву. Он поднял брошенную гуленой пивную банку и так же неуклюже, грозя вот-вот упасть, просеменил к ближайшей урне. Бросив туда банку, он повернулся к ошарашенной от умиления мате­ри, и наставительно произнес:

— Чисо не тама, ге не мусря, а ге убрают!