Дарья Дезомбре - Ошибка Творца

Но Броня знала, что и «япошка» — знаменитый на весь мир архитектор, построивший посреди расейского равнинного пейзажа это диво, и все работники института, и его руководитель Борис Шварц, чьей научной ассистенткой она являлась, — все было волшебством. А сам Шварц не талант, а просто гений, и находиться рядом с ним на каждодневной основе являлось для нее, и это Бронислава отлично понимала, огромной жизненной удачей. Самым большим подарком судьбы. Она подошла к высокой ограде, окружающей институт, показала пропуск двум охранникам. Ворота открылись, и Броня, чуть ли не танцуя от переполнявшей ее радости, зашла во внутренний двор: немного правее и ниже — въезд на подземную парковку, а прямо перед ней — ровнехонький газон, как на поле для гольфа, пересеченный лишь дорожкой из желтого кирпича, идя по которой Броня чувствовала себя девочкой Элли, подходящей к своему Изумрудному городу.

— Привет, красавица, — распахнул перед ней галантно дверь Коля: смесь вахтера с секьюрити.

— Доброе утро. — Бронислава на ходу разматывала легкий шелковый шарф, который дед заставил ее надеть сегодня утром.

— Как провела выходные, не скучала? — подмигнул ей Коля глазом-щелочкой. Броня уже давно отметила в генах этого белобрысого голубоглазого верзилы наличие монгольских кровей: высокие скулы, раскосые глаза и ноги… Она опустила глаза вниз и вздохнула: ох… Эти испорченные на десятки поколений вперед после татарского нашествия кривые ноги вечных наездников. Понимает ли он, что его айкью так же отличается от ее, как мозг мушки-дрозофилы от… Она не успела придумать достойного сравнения, как Николай выдал очередной перл: — Зря не согласилась поехать на шашлычки. Отлично посидели.

«Не понимает», — кивнула себе Бронислава, а вслух сказала, вежливо улыбнувшись:

— Как-нибудь в следующий раз.

Она поднялась на третий этаж, прошла по белоснежному, как в научно-фантастических фильмах, коридору со сводчатым потолком, надела белоснежный же халат, ни на секунду не задержавшись у зеркала в раздевалке. Ей пора было готовить кофе для Шварца.

Ровно в 9:30 кофе стоял на столе в его кабинете, где из окна открывался вид на лес и еще дальше — на железнодорожную станцию. Бронислава ждала, когда в ворота въедет джип, привезенный Борисом Леонидовичем еще из Штатов. «Облезлый, но настоящий!» — говорил о нем с гордостью директор института, когда пару раз подбрасывал Броню до станции.

В дверь аккуратно постучали. Броня обернулась и улыбнулась, увидев человека, стоящего на пороге, а у того сердце зашлось от этой улыбки.

— Здравствуйте, Евгений Антонович. — Бронислава не могла не отметить, что верхняя пуговица рубашки замдира висит на одной нитке, да и сама рубашка — даже те пять сантиметров, что торчали из-под воротника халата, явно плохо выглажена. Она вздохнула: ее дед хоть и жил бобылем последние тридцать лет после смерти бабки, а рубашки носил всегда идеально выглаженными. А этот… Просто какая-то пародия на убежденного холостяка. Предложить ему пришить пуговицу или…

— Зря вы Боре уже кофе сварили, — кивнул он на чашку белого фарфора, стоящую на черном идеально чистом столе. — Остынет.

— Не остынет. Борис Леонидович никогда не опаздывает. — «Нет, — решила Бронислава. — Не буду предлагать. Пусть наймет себе домработницу — зарплата позволяет». Впрочем, дело тут было не в зарплате — вон Шварцу тоже зарплата многое позволяла, однако Бронислава без малейших сомнений взялась бы пришивать ему пуговицу. Потому что Шварц был — небожитель. А Калужкин — нет. И, к слову, у Шварца никогда не было проблем с неглажеными рубашками, хотя вряд ли ему их гладит дочь Надя.

— Вот видите, — прервал ее размышления Калужкин, — сегодня, похоже, опаздывает. Может, в Кремль вызвали для демонстрации прорыва в отечественной генетике? А тамошние обитатели, говорят, пунктуальностью не страдают.

Бронислава расстроенно кивнула. Похоже на то. Ей придется провести утро без шефа. Что ж, работа у нее есть. И много. Только заниматься ею без Шварца совсем не так интересно…

— Пойду резать своих мышей, — улыбнулась она мельком. — Если хотите кофе — он ваш. Борису Леонидовичу сварю еще, как приедет.

И вышла. Калужкин вздохнул: почему он не умеет так увлечь собой? Раньше, до Брониславы, ему было наплевать на то преклонение, почти обожание, которое Боря вызывал у всех сотрудников. Он не мог не признать: еще в юные годы, до многочисленных степеней, премий Нассера и Американского научного общества и бесконечных публикаций, Боря создавал вокруг себя невидимую зону притяжения, некое завихрение полей в атмосфере, в которое попадали люди, даже чуждые науке. Попадали, чтобы смотреть на него горящими глазами, копировать, не замечая этого, его повадки: нервные движения музыкальных рук, манеру загребать уже почти седые — а раньше иссиня-черные — кудри на голове… И еще вот этот, казалось бы, абсолютно мужской жест, который теперь вовсю воспроизводила Броня: задумчивое почесывание всей пятерней подбородка, замерев перед микроскопом. Калужкин залпом выпил уже едва теплый кофе и пошел по тому же ультрасовременному коридору за материалами. Для него, человека, проработавшего пятнадцать последних лет в провинциальном НИИ, это здание тоже было источником негасимого восторга, но не от архитектуры и не от хайтековских примочек. Он восхищался элементарной заботой об ученых и результатах их труда.