Андрей Константинов - Разработка

Ходырев пожал плечами:

– Вы меня, наверное, с операми перепутали. Я по задержаниям не специалист. И тут я никого не задерживал, а преследовал в рамках своих должностных обязанностей. То есть – только для наблюдения. И я не собирался язвить, когда вопрос стоит о неукоснительном соблюдении конституционных прав человека… пусть даже и подозреваемого в совершении особо тяжкого преступления.

Следователь Николенко поджала губы, но все же попыталась сдерживаться изо всех сил:

– Станислав, почему вы заранее считаете, что я на какой-то «не вашей» стороне?

– Потому что следователь прокуратуры обязан быть не на стороне какого-то «наружника» или подозреваемого Гитерова, а на стороне самого святого, что у нас есть, – нашей Конституции!

А на Штукина орали все, кому не лень, – и свое начальство, и чужое. Все вдруг занялись оценкой его действий, все вдруг, как оказалось, хорошо знали совсекретный приказ за номером 007. А по этому приказу, как ни оценивай, попадал Валерка в лучшем случае под увольнение. 007 категорически запрещает любые задержания сотрудникам наружного наблюдения. Это может показаться диким, но даже если «наружка» каким-то немыслимым образом вдруг стала свидетелем убийства – то и в этом случае ее сотрудники обязаны только фиксировать происходящее. Раньше им и оружие-то не выдавали… А тут – пальба, перестрелка… Вся конспирация – насмарку, все незыблемые принципы – коту под хвост. Поэтому, разговаривая со Штукиным, его непосредственное руководство даже не вспоминало о трех задержанных ворах, о том, как долго ехали оперативники, и о том, что все с самого начала пошло наперекосяк…

Валера и сам все прекрасно понимал, поэтому на все крики лишь тупо повторял:

– Я принял спонтанное неправильное решение… Мне добавить нечего…

Когда все наконец-то стали разъезжаться, Штукин отправился в больницу к Будашкину. Майора он увидеть не смог, тот находился в реанимации после операции. Операция, вроде, прошла успешно. В больнице Валера встретил своих коллег – ему они сочувствия не выражали, отворачивались, чтобы не встречаться глазами, и вообще – чуть ли не отшатывались, как от зачумленного. С поникшей головой Штукин вышел из больницы и побрел к себе домой. На душе было… не просто плохо – было гадостно. Валера шел и думал про себя: «Мужчины делятся на три категории. К первой принадлежат те, которые зарабатывают мало, но работать больше не хотят: они приходят домой после смены, и там им закатывают скандалы толстые жены. Относящиеся ко второй зарабатывают много и хотят еще больше. Они приходят домой когда захотят, а если выпьют – то жены их истерикой не встречают. А третья категория – сплошное исключение из правил – эти зарабатывают мало, хотят больше и готовы работать, но не могут по не зависящим от них причинам, так как их «производство» отлажено четко, да еще и с секретным графиком. На работу после смены их не пускают, даже удостоверения отнимают, домой им идти со своими липовыми пропусками трамвайных парков тоже не хочется. Вот сидят они в сквериках на заплеванных скамейках и бухают. Женам врут, поэтому те скандалят и уходят… А я не хочу, не хочу так! Ну не ловлю я кайфа от такой жизни! От работы – еще, может быть, и есть какое-то удовольствие, но все, что к этой работе прилагается… Да что я – убогий, что ли?! Я так не хочу… да, видимо, теперь уже и не буду…»

Штукин был уверен, что его уволят, да и его, разумеется, уволили бы, если бы, в общем-то достаточно случайно, вся эта история не привлекла внимания Виталия Петровича Ильюхина – он даже на место происшествия от руководства УУРа не поленился съездить. Конечно, судьба Штукина целиком и полностью зависела от начальника ОПУ, но… Ведь руководители самых разных милицейских служб достаточно часто сидят рядом на заседаниях, коллегиях, совещаниях и заслушиваниях. И не просто сидят, а разговаривают друг с другом. В общем, всем понятно, что иногда и командир эсминца может заступиться за матроса с подводной лодки.

Короче говоря, оконцовкой всей этой невеселой истории, когда Штукин грубо нарушил приказы, Будашкин получил ранение, а Ходырев пошел на таран, стала фраза, адресованная Ильюхину и произнесенная раздраженно начальством ОПУ:

– Да забирай ты этого… истребителя-перехватчика к себе в розыск! Если с кадрами договоришься.

– Мои проблемы, – поблагодарил Виталий Петрович. – Если он тебе принесет рапорт на перевод – подпишешь?

– Легко.

Сам Штукин об этом разговоре, конечно, ничего не знал. Ильюхин ведь все сделал в свойственной ему манере, то есть с конца и начала одновременно: вник в суть конфликта, разрешил его и только потом выдернул к себе Валеру для разговора. Вообще-то Виталий Петрович даже, можно сказать, рисковал, прося за парня, которого совсем не знал. Но, видимо, заметил он в Штукине что-то живое, человеческое… пусть даже и проявившееся не совсем удачно.