Андрей Кивинов - Работа с риском (сборник)

Ужасные ужасы.

– А мент тебе не звонил? Этот… как его… Булгаков?

– Даже если б и позвонил, я б с ним базарить не стал. Не о чем мне с ментами разговаривать.

А обещал, что позвонит. Не было им веры и впредь не будет.

– Пашуня, ты где сейчас?

– Дома, вообще-то.

– Хватай пузырек шампанского и ко мне! Каких я козочек склеил, обалдеть! Виагры ходячие! Две по цене одной. Мне одному не справиться. Поддержи друга морально и физически!

Во дает! Как он выдерживает такой ритм?

Откровенно говоря, в первую секунду я хотел ответить положительно. Почему бы не отметить счастливое освобождение? Сбегать на пару часиков к девчонкам.

Но что-то меня удержало. И вовсе не отсутствие денег на шампанское.

– Не, Гер… Не могу. Устал, как собака. Спать хочу.

– Так у меня и поспишь. – Он заговорил шепотом, видимо, прикрывая трубку ладонью. – Главное, одну на себя возьми. Беленькую. Не помню, как звать…

– Гер, я едва на ногах стою. А вечером на работу.

– Какую еще работу?! Заболел?

– Кериму на рынке обещал помочь. Я ему должен… Позвони кому-нибудь другому.

– Не, точно заболел! Его гнать надо с рынка, а не помогать. Короче, надумаешь – приходи. С тебя, кстати, причитается за освобождение.

Он повесил трубку. Причитается… Сам махач затеял, а с меня причитается.

Я включил телевизор, где шли мои любимые «Смешарики», и прилег на диван. Передохну пару часов – и на рынок. Картошка дожидается погрузки.

После «Смешариков» продолжился сериал про ментов. На сей раз я не переключил канал, а решил немного посмотреть. Ведь теперь я в некотором роде тоже мент. Хотя бы в глазах одного человека.

Кстати…

Я встал с дивана, порылся в комоде и откопал старую фотографию, приклеенную на картонный лист. Двадцать шесть лиц в овальчиках. Вот моя. Угрюмов П. Вот Веселова К. По обыкновению с плаксивым лицом. Как была плаксой, так и осталась. Вот Голубева М. Улыбочка Моны Лизы. Интересно, она все такая же красивая? Или пообтерлась на канадских гамбургерах и чипсах?

Мне стало как-то грустно, поэтому я срочно вернулся на диван. Стал прикидывать, чем бы мог пожертвовать, чтобы Маринка сбежала из Канады ко мне. От бесполезных мыслей грусть усилилась. Чем ни жертвуй – не вернется. Там у нее собственный домик и серьезный папик.

За стенкой запела караоке соседка Люська, так и не вышедшая замуж. Еще бы – какой нормальный мужик такое выдержит… Когда ж она угомонится, Монсеррат Кабалье? Шестой год про «Комарово» поет. «На недельку до второго…» Ни одного кота в округе не осталось. Эх, прощай, отдых. Под эти звуки не уснуть.

Три часа спустя я был у Керима. Объяснил ситуацию с залетом. Он не очень обиделся: тысяча не сумма, из-за которой стоит нервничать. Но и дарить ее не собирался, поэтому мне пришлось обивать финским оргалитом made in China стены будущего кабака. Другой работы не нашлось.

Погасив долг и получив еще тысячу сверху, я поблагодарил торговца и срочно отправился за провизией – брюхо наигрывало серенады Солнечной долины. («Хозяин, хозяин, почему ты меня не любишь?») Надо было подкрепиться – сегодня мне еще предстояло навестить с гуманитарной миссией Ксюху. Вернее, ее соседа. Часов в девять он должен был вернуться домой.

…Интересно, если бы мы встретились не в ментовке, а в КВД, кем бы я представился?

«Ты что ж творишь, торчок дефективный?! Давай-ка, прикинем ХХL к носу и разберем твои косяки. Ты, живность плюшевая, не бродяга и не крадун порядочный. Ты все рамсы попутал и занимаешься дешевым крысятничеством. Тащишь оттуда, где живешь. То есть у своих. Тебе, крысеныш, разве не объяснили за колючкой, что с такими бывает? Первый раз руку под лом, а при рецидиве – на „кол справедливости“ и в „петушатник“. Короче, при подобных зехерах тебя не сегодня-завтра примут мусора. После я цинкану братве в хату, кто ты есть. И будешь весь срок кукарекать. А не примут, сам кишки выпущу и заставлю сожрать. Сырыми. Вместе с дерьмом…»

Вот такая миниатюра. Вот такой цзюэцзюй. Про «кол справедливости» даже Мэн Хао-жаню не придумать. А мы, менты, по-другому и не умеем…

Но обо всем по порядку.

Перед тем, как произнести этот высокохудожественный монолог, я попросил Веселову посидеть в своей комнате и не выглядывать, даже если начнут разрушаться стены. Мол, оперативная работа не терпит чужих ушей.

Затем тихонько постучался в дверь соседа Кости и, когда он ее приоткрыл, так же тихонько провел правый по корпусу.

Когда корпус попытался подняться, я подцепил его двумя пальцами за ноздри и подтянул к себе.