Андрей Кивинов - Работа с риском (сборник)

– Сейчас дашь подписку. Что обязуешься сообщать мне о готовящихся или совершенных преступлениях. Потом я разрешу позвонить Суслятину, чтобы он договорился с потерпевшими.

– А нельзя обойтись без бумажных формальностей? Я вам и так расскажу.

– Нет, – жестко ответил Булгаков, – как только сдаешь что-нибудь серьезное, я возвращу бумагу тебе.

– А если, к примеру, я ничего не смогу найти?

– Придется постараться. Сам понимаешь, долго такая бумажка без дела лежать не может. Максимум полгода. А потом где-нибудь случайно потеряется. Например, в «Эрмитаже». Нет, ты пойми правильно. Я не сволочь и не беспредельщик. Но как иначе? Тебя выпусти без подстраховочки, а потом бегай, лови по всему Питеру. Согласись, не гуманно.

Н-да… Хорош выбор. Как у приговоренного к смерти. Что предпочитаете – топор или клубнику со сливками? Конечно, топор! Тонуть в сливках вкусно, но мучительно.

Будь на моем месте киношный или книжный герой, он скомкал бы бумагу и гордо швырнул в морду Булгакову, а авторучку-дубинку воткнул бы ему в глаз.

Но вся беда в том, что я не герой, а реальный человек, которому совсем не хочется в тюрьму. Я уже успел на собственной шкуре узнать, что такое «собачник», ШИЗО, маски-шоу, лагерная баланда и холод барака.

Поэтому я не комкаю бумагу и не использую авторучку в качестве заточки. Просто смотрю в глаза Булгакову:

– Слушай, отпусти меня, а? Ну, зачем я тебе сдался? Я помогу… Потом.

Булгаков несколько секунд раздумывает, постукивая зажигалкой по пепельнице, затем забирает бумагу и авторучку.

– Ладно… Пойдем.

Он встает из-за стола и подталкивает меня к двери.

– Я могу позвонить Гере?

– Я сам позвоню.

Он отводит меня в камеру.

На часах десять вечера. Вряд ли следователь приедет на ночь глядя. Значит, буду ночевать в чужой кровати. Хорошо бы это пошло в зачет двух суток [38]. Сомневаюсь, что Булгаков позвонит Гере и прочитает ему стихотворение про узника. Но даже если позвонит, Гера не побежит обрабатывать спартанцев, чтобы те забрали заяву. Ему девочки раны зализывают…

В общем, спокойной ночи, Павел Андреевич. Приятных сновидений.

Обидно, что не смогу вернуть Кериму тысячу. Не большая беда, конечно, но репутация пострадает, слухи поползут, таблоиды опять-таки…

Спал я, как всякий честный человек, снова оказавшийся за решеткой, плохо. Заснуть мешали мелкие насекомые и вопли невинных из соседней комнаты отдыха. Но под утро я все-таки вырубился.

Будь на моем месте граф Монте-Кристо, он рисовал бы план побега, подкупал охрану или обдумывал линию защиты. Но вновь напомню: я не герой. Я человек, которому немножко не повезло в жизни и который поставил на ней, жизни, маленький, но жирный крестик. И если вы случайно, поздним вечером в темной подворотне подойдете ко мне и спросите: «В чем смысл твоего жалкого существования, Павел?» – я, пожалуй, расплачусь.

Но на зону все-таки не хочу.

Сержант-дворецкий поднял меня в начале одиннадцатого. Завтрака и сигары не предложил. Голова была, как футбольный мяч – и так ничего, кроме воздуха, да еще и попинали…

Я снова оказался в оперативном кабинете. Окурков в пепельнице прибавилось. Лицо Булгакова не сверкало утренней свежестью – видимо, он вообще не ложился спать. Его настроение было под стать моей фамилии. То есть угрюмым.

Опер вытащил из стола изъятые у меня вещички – ремень с кобурой, мобильник, часы, шнурки и ключи от квартиры. Осмотрел телефон.

– У кого сорвал?

– Ни у кого. С рук купил у метро. Такой и был… Честно.

– Не возьмешься за ум, посажу. – Он швырнул вещички мне на колени. Забрезжила надежда, что на этот раз, кажется, пронесло. – Утром приходили потерпевшие. Заявили, что подрались между собой и претензий к тебе не имеют.

О, как! Похоже, я недооценивал Германа.

– То есть я могу уходить насовсем?

– Можешь… Хотя погоди. Личность ты перспективная, поэтому…

– В каком смысле перспективная? – испугался я.

– В прямом… Поэтому возьму-ка я тебя на личный профилактический учет.

«На учет возьмусь, но в тюрьму не пойду!»

Булгаков открыл сейф, достал цифровой фотоаппарат и бланк какого-то документа, изготовленного на ксероксе. Предложил мне встать к стенке. Хорошо, хоть не спиной. Прицелился и нажал спуск… Вспышка.

– Вообще-то фотографировать разрешено только с моего согласия. Права человека!

– Заткнись… Встань в профиль.

Спорить смысла не было. Повернулся. Состроил героическую рожу. Угрюмов-хан перед походом на Русь.